• Современная серия, #2

Глава 38

 Застегивая на ходу рубашку, Мэтт решительно устремился вниз. Мередит обернулась и, видя, что он, натягивая легкую кожаную куртку, направляется к двери, удивилась:

 — Куда ты идешь?

 — Попытаюсь найти твои ключи. Помнишь, где ты уронила их?

 Губы Мередит удивленно приоткрылись при виде окаменевшего лица Мэтта.

 — Я… я… они выпали где-то у переднего колеса, но тебе не стоит выходить сейчас…

 — Стоит, — коротко ответил он. — Спектакль продолжался достаточно долго. И не делай такой удивленный вид! — рявкнул он. — Тебе так же надоело играть в супружеское счастье, как и мне.

 Мередит резко втянула в себя воздух, словно от удара, но Мэтт холодно добавил:

 — Я восхищаюсь твоей настойчивостью, Мередит. Ты хочешь получить хаустонский участок за двадцать миллионов и в придачу спокойный быстрый развод по взаимному согласию и без всяких сложностей. Поэтому и провела здесь два дня, всячески угождая мне, чтобы добиться своего. Ты честно пыталась, но ничего не вышло. Теперь возвращайся в город и веди себя, как подобает настоящей деловой женщине. Судись со мной за хаустонский участок и подавай на развод, только давай покончим с этим омерзительным фарсом! Роль покорной, любящей жены тебе не идет, и тебя от нее, должно быть, тошнит так же, как меня.

 Повернувшись, он почти вылетел из комнаты. Мередит смотрела на то место, где он только что стоял, сердце разрывалось от боли, разочарования и унижения. Так он неожиданно решил, что два последних дня были всего-навсего омерзительным фарсом!

 Смаргивая навернувшиеся против воли слезы, кусая губы Мередит, снова повернулась к сковороде. Очевидно, она потеряла всякую возможность рассказать ему правду о ребенке и, ужаснее всего, не имела ни малейшего представления, откуда такая перемена и почему он ведет себя так, словно внезапно возненавидел ее. Боже, как ей отвратительна эта изменчивая непредсказуемость в настроениях Мэтта! И он всегда был таким! Никогда не знаешь, о чем он думает, что собирается сделать через пять минут.

 Но прежде чем покинуть его дом, она обязательно расскажет правду о том, что случилось одиннадцать лет назад! Но теперь Мередит казалось, что ему будет совершенно все равно, если даже он поверит ей.

 Мередит взяла яйцо и с такой силой стукнула его о край сковороды, что желток оказался на плите.

 Минут десять Мэтт шарил в снегу у переднего колеса «БMB»в бесплодной попытке отыскать ключи, рыл и разбрасывал мокрые комья, пока не промокли перчатки и не заледенели руки, но потом сдался и, заглянув в окно, проверил, установлена ли на машине сигнализация. По всей видимости, да. Если взломать дверной замок и соединить провода напрямую, сигнализация тут же отключит мотор.

 — Завтрак готов! — сухо окликнула Мередит, входя в гостиную, когда раздался стук входной двери. — Ты нашел ключи?

 — Нет, — бросил Мэтт, пытаясь держать себя в руках. — В городе есть слесарь, но по воскресеньям мастерская закрыта.

 Мередит подала яичницу и села за стол напротив Мэтта. Отчаянно пытаясь воскресить подобие прежних дружелюбных отношений, она сдержанно и спокойно спросила:

 — Не желаешь ли сказать мне, почему ты внезапно решил, что весь этот уик-энд был с моей стороны всего-навсего утомительным фарсом?

 — Скажем, вместе с выздоровлением ко мне вернулась способность мыслить, — коротко ответил он.

 Минут десять, пока они ели, Мередит пыталась вовлечь его в беседу, но в ответ получала лишь неприветливые, односложные ответы. Проглотив последний кусок, он встал и объявил, что собирается продолжать укладывать вещи в гостиной.

 Мередит с упавшим сердцем посмотрела ему вслед и начала механически убирать кухню. Когда последняя тарелка была вымыта и поставлена в сушилку, она вошла в гостиную.

 — Тебе многое нужно успеть, — сказала она, полная решимости преодолеть вновь выросшую между ними стену враждебности. — Я могу тебе помочь.

 Мэтт услышал нежную мольбу в ее голосе, и тело отозвалось новой волной желания. Выпрямившись, он взглянул на нее:

 — Ты могла бы подняться наверх со мной и предложить мне свое соблазнительное тело.

 — Как хочешь.

 Почему, печально думала Мередит, он так чертовски непредсказуем, и отчего внезапно посчитал ее утомительной и надоедливой? Его отец сказал, что Мэтт обезумел от печали и скорби, узнав о ее предполагаемом аборте, но когда Мередит якобы отказалась видеть его, сердце его едва не разбилось. В тот день Мередит подумала, что Патрик преувеличивает, но теперь поняла, что он был прав, и эта уверенность вызывала в ней странные, неописуемые, мучительные ощущения. Однако это ее не удивляло. Мэтт всегда старался взвалить на себя огромную ответственность, но никто не мог узнать о том, что он в действительности думает, и чувствует.

 Вопреки всему надеясь, что настроение Мэтта улучшится, если она оставит его в покое, Мередит поднялась наверх и провела утро, укладывая белье и содержимое шкафов. Мэтт сказал за завтраком, что большую часть вещей он отправит в благотворительный фонд. Он собирался сохранить все фамильные безделушки и сувениры, и Мередит тщательно отобрала все вещички, связанные с дорогими воспоминаниями, укладывая их отдельно.

 Решив немного отдохнуть, она уселась на кровать и открыла альбом с фотографиями, очевидно, принадлежавший матери Мэтта. Многие из снимков пожелтели и выцвели от старости. На них по большей части были сняты родственники из Старого Света — девушки с милыми личиками, длинными локонами и в шляпках и красивые неулыбчивые мужчины с ирландскими фамилиями, такими, как Лениген, О'Мейли и Коллер. Внизу каждой фотографии стояли дата и имя человека, изображенного на снимке. С самой последней улыбались родители Мэтта в свадебных нарядах. Под снимком было выведено аккуратным почерком:

 «Апрель 1949 года».

 Судя по количеству имен, у Элизабет Фаррел было громадное множество кузенов, тетушек и дядюшек в Старом Свете, думала Мередит, мягко улыбаясь и с легкой тоской представляя, как это должно быть прекрасно — иметь большую семью.

 В полдень она спустилась вниз. За обедом они ограничились сэндвичами, и хотя Мэтт по-прежнему вел себя недружелюбно, по крайней мере отвечал на ее вопросы и замечания со сдержанной вежливостью. Мередит посчитала это добрым знаком — возможно, теперь его настроение немного улучшилось. Закончив уборку, она в последний раз удовлетворенно оглядела кухню и отправилась в гостиную, где Мэтт аккуратно складывал в ящики книги и безделушки. Мередит остановилась в дверях, любуясь игрой мускулов под туго обтягивающей плечи Мэтта замшевой сорочкой.

 Мэтт снял промокшие джинсы и надел вместо них серые слаксы, облегавшие бедра и длинные мускулистые ноги. На какое-то безнадежное мгновение Мередит безумно захотелось подойти сзади, обнять его за талию и прижаться щекой к широкой спине. Господи, что бы он сделал? Скорее всего оттолкнул бы ее, с болью подумала Мередит.

 Мысленно приготовившись к резкой отповеди, Мередит все-таки шагнула вперед, но тут же осознала: после того что пришлось целый день выносить его непредсказуемые настроения, ее собственные нервы были натянуты до предела, и каждую минуту мог последовать взрыв. Видя, что он заклеивает скотчем последнюю коробку, Мередит спросила:

 — Тебе помочь?

 — Нет, я уже закончил, — бросил Мэтт, не потрудившись обернуться.

 Мередит застыла от намеренного оскорбления; взрыв ярости заставил кровь прихлынуть к лицу, и на щеках расцвели яркие пятна. Последним усилием воли пытаясь сохранить самообладание, она вежливо предложила:

 — Я иду в комнату Джули собрать все, что она оставила. Может, сначала сварить кофе?

 — Нет, — рявкнул он.

 — Принести тебе еще что-нибудь?

 — О ради Господа Бога! — взорвался он, резко оборачиваясь — Прекрати разыгрывать терпеливую, праведную жену и убирайся отсюда!

 Нерассуждающий гнев загорелся в глазах Мередит; сжав кулаки, она боролась с нахлынувшими слезами, одновременно сдерживая безумное желание дать ему пощечину.

 — Прекрасно! — процедила она, стараясь сохранить какое-то подобие достоинства. — Можешь сам готовить свой чертов ужин и есть его в одиночестве!

 И с этими словами устремилась к лестнице.

 — Что, дьявол тебя побери, это означает? — вскинулся Мэтт.

 Мередит ступила на площадку и обернулась, глядя на него словно разъяренная, разгневанная богиня с разметавшимися по плечам волосами:

 — Это означает, что меня тошнит от твоего общества!

 По-видимому, это было еще мягко сказано, и Мэтт непременно рассмеялся бы, не будь он так зол на себя за внезапно пробудившееся желание. Да, пора признать правду, он хочет ее даже сейчас, когда она стоит в таком виде, обжигая его полным ненависти взглядом.

 Мэтт молча дождался, пока она исчезнет в глубине коридора, и только потом медленно подошел к окну, оперся о подоконник и оглядел подъездную дорожку. Утрамбованную дорожку. Дейл О'Коннели, очевидно, приезжал, когда они обедали.

 Несколько минут Мэтт простоял у окна, сжав челюсти, пытаясь заглушить внезапный порыв броситься наверх и наконец узнать, действительно ли Мередит настолько стремится получить хаустонский участок, что готова ради этого даже, переспать с ним. Прекрасный способ провести зимний день и ночь… нет слаще мести, чем позволить Мередит пойти на это, а потом отослать ее прочь с пустыми руками.

 И все-таки он колебался, удерживаемый неясными моральными принципами… или инстинктом самосохранения. Оттолкнувшись от окна, Мэтт надел куртку и вышел во двор, исполненный решимости на этот раз отыскать ключи от ее машины. Он нашел их всего в нескольких дюймах от того места, где рылся раньше.

 — Дорога расчищена, — объявил он, входя в комнату Джули, где Мередит укладывала в коробку старые альбомы с вырезками. — Можешь собираться.

 Мередит, уязвленная ледяным тоном, вскочила. Конец. Все надежды на примирение, на возвращение добрых отношений, повторение вчерашнего дня улетучились. Собравшись с мужеством, она медленно завернула последний альбом. Все. Осталось только рассказать о выкидыше. Но теперь она ожидала, что ответом будет небрежная фраза: «Откровенно говоря, дорогая, мне в высшей степени наплевать!»

 Мысль об этом сводила с ума, особенно потому, что пришлось целый день выслушивать издевательства, выносить несправедливые нападки, и наконец ее терпение готово вот-вот лопнуть.

 Аккуратно уложив альбом в коробку, Мередит выпрямилась.

 — Я бы хотела кое-что рассказать тебе перед отъездом.

 — Мне это неинтересно, — на ходу бросил он, — так что поторопись.

 — Только после того, как я расскажу тебе о том, ради чего приехала, — повторила Мередит, но тут же вскрикнула от неожиданности, почувствовав стальную хватку его пальцев.

 — Мередит! — прошипел он. — Кончай молоть чушь и убирайся!

 — Не могу! — выпалила она, вырвав руку. — У меня нет ключей!

 И тут Мэтт впервые заметил кое-что: маленький саквояж, лежавший у постели. В ночь приезда Мередит Мэтт не мог думать ясно, но тем не менее, выйди она из машины с вещами, он наверняка заметил бы это. Ее машина заперта, так каким же образом Мередит удалось достать вещи?

 Ринувшись к туалетному столику, Мэтт схватил сумочку Мередит и, бесцеремонно перевернув ее, вывалил содержимое. Ключи со звоном приземлились на бумажник и косметичку.

 — Итак, — язвительно осведомился он, — у тебя нет ключей?

 Мередит, потеряв голову от отчаяния и паники, бессознательно положила ладонь ему на грудь. — Мэтт, пожалуйста, выслушай меня… Она увидела, как его взгляд упал на ее руку, поднялся к ее лицу, и тут их глаза встретились…. и Мередит заметила, что в Мэтте произошла мгновенная перемена, хотя не поняла, что причиной тому оказалась интимность ее жеста. Лицо Мэтта смягчилось, тело расслабилось, жесткий, беспощадный блеск в глазах растаял, даже голос стал другим — мягким, вкрадчивым, словно шелковые ножны на стальном клинке.

 — Ну же, давай говори, милая. Я готов слушать тебя сколько угодно.

 В мозгу Мередит звучало эхо сигналов тревоги, но она думала лишь о том, что настала пора объясниться с Мэттом, и, охваченная отчаянием, не замечала внутреннего предостерегающего голоса и не обращала внимания даже на то, что его ладони медленно скользят по ее рукам. Быстро, прерывисто вздохнув, она начала речь, которую репетировала все утро:

 — В пятницу вечером я приехала к тебе домой, чтобы попытаться объясниться…

 — Я уже знаю это, — перебил он.

 — Но не знаешь, что сначала мы едва не поссорились с твоим отцом.

 — Уверен, что ты ни с кем не ссорилась, дорогая, — заметил он с плохо скрытым сарказмом. — Хорошо воспитанная женщина вроде тебя никогда не опустится до этого.

 — Ну а я опустилась, — бросила Мередит, потрясенная его поведением, не собираясь отступать. — Дело в том, что твой отец потребовал, чтобы я держалась от тебя подальше. Обвинил меня в том, что я убила нашего ребенка и едва не уничтожила твою жизнь. Я… Сначала я не понимала, о чем он говорит.

 — Вероятно, он виновен в том, что не смог яснее выразиться…

 — Прекрати объясняться со мной таким снисходительным тоном! — выдохнула Мередит, вне себя от паники. — Я пытаюсь заставить тебя понять!

 — Прости, но никак не возьму в толк, что я должен понять.

 — Мэтт… я не делала аборта. У меня был выкидыш! Выкидыш, — повторила она, пытаясь определить по его лицу, как он воспримет это.

 — Выкидыш… Да-да, конечно. Ладонь снова скользнула вверх по ее руке, погладила шею.

 — Так прекрасна… — хрипло прошептал он. — Ты всегда была так чертовски прекрасна…

 Мередит, застыв от неожиданности и изумления, молча уставилась на Мэтта, не понимая, о чем он думает, не в состоянии поверить, что он так легко и спокойно принял ее объяснения.

 — Так прекрасна, — повторил Мэтт, чуть стискивая пальцы, — и так лжива!

 И прежде чем Мередит сумела осознать смысл его слов, приник к ее губам в безжалостно-чувственном поцелуе. Сильные пальцы потонули в ее волосах, стиснули светлые пряди, потянули, вынуждая Мередит откинуть голову и удерживая ее неподвижно; жесткие губы впивались в ее рот, язык дерзко проник сквозь преграду зубов.

 Мередит сознавала, что этим поцелуем Мэтт намеренно хочет наказать и унизить ее, но, вместо того чтобы сопротивляться, как он, очевидно, ожидал, она обняла его за шею, прижалась всем телом и ответила на поцелуй с сокрушительной нежностью и безграничным раскаянием, так долго копившимися в сердце, пытаясь убедить его в том, что она не лжет. Мэтт вздрогнул, на мгновение замер и напрягся, словно собираясь оттолкнуть Мередит, но тут же, тихо зарычав, сжал ее в объятиях и начал целовать медленно, страстно, с прорвавшимся наконец неутолимым голодом, мгновенно уничтожившим остатки сопротивления и заставившим Мередит задрожать от безумной чувственной страсти. Его губы обжигали, поцелуй опьянял и лишал разума, разгоряченное тело прижималось к ней все сильнее, так что Мередит невольно ощутила силу его желания.

 Когда Мэтт наконец поднял голову, Мередит пошатнулась и едва не упала. Слова доносились как сквозь дымку. Она была слишком потрясена, чтобы сразу понять едкий смысл вопроса:

 — Надеюсь, ты принимаешь противозачаточные таблетки? Прежде чем мы ляжем в постель и ты покажешь мне, как сильно хочешь получить хаустонский участок, хочу быть уверен, что после этой встречи не будет ни еще одной беременности, ни еще одного аборта.

 Мередит вырвалась, отпрянула и окинула Мэтта полным безмолвной ярости взглядом.

 — Аборт! — задохнулась она. — Ты, кажется, не слышал, что я сказала! У меня произошел выкидыш!

 — Черт бы тебя побрал, не лги мне!

 — Но ты должен выслушать…

 — Не желаю больше говорить на эту тему, — грубо перебил Мэтт, и губы снова завладели ее губами в беспощадном поцелуе.

 Мередит, не зная, как остановить его, заставить выслушать ее, начала сопротивляться и наконец смогла оттолкнуть Мэтта.

 — Нет! — вскрикнула она, упираясь руками ему в грудь, уткнувшись лбом в его рубашку.

 Он сжал ее лицо в ладонях, словно пытаясь вновь насильно откинуть ей голову, но Мередит отбивалась с силой, рожденной ужасом и паникой, пытаясь вырваться.

 — Я не делала аборта, не делала! — закричала она, отступая на шаг, тяжело дыша; грудь порывисто поднималась и опускалась, слова вырвались, унося годами накопившуюся ярость и боль. Мередит забыла тщательно отрепетированную речь, забыла о том, где находится, спешила лишь поскорее объясниться с Мэттом и уйти, навек уйти из его жизни. — У меня был выкидыш, и я едва не умерла. Выкидыш! Никто не делает аборты на шестом месяце…

 Несколько мгновений назад глаза Мэтта пылали желанием, теперь же обжигали холодным презрением:

 — Очевидно, делают… если ты пожертвовала достаточно денег, чтобы выстроить целое отделение, где производятся подобные операции.

 — Да пойми же, это очень опасно!

 — Вероятно, ведь недаром ты провела в больнице почти две недели!

 Мередит поняла, что Мэтт, должно быть, уже все решил давным-давно, пришел к собственным логическим, хотя и ошибочным заключениям и теперь, что бы она ни сказала, это не имеет никакого значения. Ужас происходящего едва не сломил ее. Пошатнувшись, Мередит отвернула голову, смахивая беспомощные слезы, против воли брызнувшие из глаз. Но уйти не смогла.

 — Пожалуйста, — умоляюще выдохнула она, — выслушай же меня. Когда началось кровотечение, я потеряла нашего ребенка, а потом… потом попросила отца послать тебе телеграмму, рассказать, что случилось, и попросить тебя вернуться. Я и подумать не могла, что он солжет… или не пустит тебя в госпиталь, но твой отец объяснил, как все было.

 И тут под натиском слез исчезли последние остатки сдержанности; по щекам хлынули соленые потоки, и рыдания мешали говорить.

 — Я… я думала… ч-что влюблена в теб-бя! Ж-ждала… когда ты… придешь в больницу… ждала и ждала! — выкрикнула она. — Но тебя все не было…

 Она поспешно отвернулась, плечи сотрясались от всхлипываний, которые Мередит никак не могла заглушить. Мэтт видел, что она плачет, но не пытался даже прикоснуться к ней, ошеломленный внезапно всплывшим в памяти видением — Филип Бенкрофт с побелевшим от ярости лицом цедит жестокие слова:

 «Думаешь, что ты умнее и упорнее всех, Фаррел, но ты и представить не можешь, что такое настоящие ум и упорство. Я не остановлюсь ни перед чем, лишь бы навеки избавить от тебя Мередит!»

 Однако после этой тирады, после того как Бенкрофт немного успокоился, он спросил Мэтта, не могут ли они поладить ради Мередит. Он казался таким искренним! И видимо, хотя и против воли, все-таки смирился с их браком. Но теперь Мэтт спросил себя, действительно ли это так и было.

 «Я не остановлюсь ни перед чем, лишь бы навеки избавить от тебя Мередит…»

 Но тут Мередит подняла глаза, измученные сине-зеленые глаза. И Мэтт, охваченный нерешительностью и не понимавший, чему верить, заглянул в эти глаза, и увиденное в них едва не заставило его обезуметь от раскаяния. Они были полны слез. И мольбы. И еще в них светилась правда. Обнаженная, жестокая, невыносимая, разрывающая сердце истина.

 — Мэтт, — с трудом прошептала она, — у нас была девочка.

 — О Боже! — простонал он, рывком притягивая ее к себе. — О Боже!

 Мередит прильнула к нему, прижавшись к рубашке мокрой щекой, не в силах сдержать боль и скорбь даже в его объятиях.

 — Я… назвала ее Элизабет в честь твоей матери. Но Мэтт почти не слышал ее, мозг терзали ужасные видения: Мередит одна в больничной палате, напрасно ожидающая его.

 — Пожалуйста, не надо, — молил он судьбу, прижимая Мередит к себе все крепче, зарываясь лицом в ее волосы. — Пожалуйста, нет.

 — Я не смогла пойти на ее похороны, — хрипло бормотала Мередит, — потому что встать не было сил… Я долго болела. Отец сказал, что позаботится обо всем.

 Мучительная боль, охватившая Мэтта при этих словах, стальными когтями рвала сердце, полосовала душу, едва не бросила его на колени.

 — Иисусе, — выдавил он, судорожно стискивая руки, стараясь защитить ее собственным телом, беспомощно пытаясь исцелить раны, которые причинил ей много лет назад. Мередит подняла к нему залитое слезами лицо, умоляя его о поддержке и утешении.

 — Я попросила его засыпать гроб Элизабет розами. Розовыми. Неужели… неужели он солгал, когда говорил, что послал их?

 — Послал! — яростно пробормотал Мэтт. — Конечно послал!

 — Этого… я не смогла бы вынести, если узнала бы, что он солгал.

 — О, пожалуйста, дорогая, — запинаясь, пробормотал Мэтт. — Пожалуйста, не нужно. Не нужно.

 Сквозь туман собственной скорби Мередит распознала невыносимую тоску и боль Мэтта, увидела его искаженное мукой лицо, и нежность, давно забытая сладостная нежность наполнила сердце, пока оно не заныло.

 — Не плачь, — шепнула она, не вытирая слез, и осторожно коснулась пальцами жесткой щеки. — Теперь все кончилось. Твой отец открыл правду. Поэтому я и приехала сюда. Я должна была рассказать тебе, что случилось на самом деле. Должна была попросить у тебя прощения…

 Мэтт откинул голову, закрыл глаза и судорожно сглотнул, пытаясь избавиться от застрявшего в горле комка слез.

 — Простить тебя? — выдохнул он. — За что?

 — За то, что все эти годы ненавидела тебя. Мэтт вынудил себя открыть глаза и взглянуть в прекрасное лицо.

 — Твоя ненависть не может сравниться с той, какую в этот момент я испытываю к себе.

 Сердце Мередит сжалось от беспощадного раскаяния, которое она увидела в глазах Мэтта. Он всегда казался ей таким неуязвимым, безжалостным, что Мередит считала его неспособным на глубокие чувства. Может быть, она была тогда слишком молода и неопытна? Но как бы то ни было, теперь она была готова на все, чтобы утешить и ободрить его.

 — Все прошло. Не думай больше об этом, — мягко попросила она, приникая лицом к его груди, но он, казалось, не слышал ее.

 Минуты текли в молчании. Наконец Мэтт заговорил снова, и Мередит поняла, что он не может больше ни о чем думать.

 — Тебе было очень больно, когда все это случилось? — выдавил он наконец.

 Мередит опять попыталась уговорить его не думать о прошлом, но ясно осознала, что он просит разделить с ним беды, которые по праву должен был делить с ней много лет назад, и предлагает запоздалую возможность обратиться к нему за утешением, в котором Мередит так нуждалась. И она постепенно поняла, что хочет этого даже сейчас. Стоя в кольце его рук, она ощущала медленное успокаивающее поглаживание его ладони по голове и плечам и неожиданно годы отлетели прочь, растворились и исчезли, и ей было не двадцать девять, а восемнадцать, как тогда, а ему — двадцать шесть, и она была влюблена в него… Мэтт был силой, опорой и надеждой. Безопасностью и защитой.

 — Я спала, когда все началось. Что-то разбудило меня… какое-то странное чувство, и я включила лампу. А когда посмотрела вниз, увидела, что простыня и одеяло намокли от крови. Я закричала. — Мередит остановилась и лишь через несколько мгновений заставила себя продолжать:

 — Миссис Эллис только вернулась из Флориды, она услышала и разбудила отца. Вызвали «скорую». Тут начались схватки, и я умоляла отца дозвониться до тебя. Потом помню только, как санитары выносили меня из дома на носилках, и сирены… вопили, вопили в ночи. Я пыталась закрыть уши, чтобы не слышать этого воя, но мне все время делали уколы, и санитары держали меня за руки.

 Мередит прерывисто вздохнула, боясь, что если попытается заговорить, снова расплачется, и рука Мэтта легла ей на спину, притягивая ее ближе к жесткому телу, и она наконец нашла в себе мужество ответить.

 — И следующее, что я помню, писк какого-то аппарата, а когда открыла глаза, увидела, что лежу на госпитальной постели и от рук отходит множество пластиковых трубок. Светило солнце, а рядом сидела медсестра, но когда я попыталась расспросить ее о ребенке, она погладила меня по руке и велела не беспокоиться. Я сказала, что хочу видеть тебя, но она ответила, что ты еще не приехал. Когда я снова открыла глаза, была ночь, а у постели толпились доктора и сестры. Я и их спросила о ребенке, а они уверяли, что мой врач сейчас придет и все будет отлично. Тут я поняла, что мне лгут. И тогда попросила… нет, — поправилась она с грустной улыбкой и, подняв голову, взглянула на него, — велела им впустить тебя, потому что знала — они не посмеют лгать тебе.

 Мэтт попытался улыбнуться в ответ, но улыбка так и не смогла достичь измученных серых глаз, и Мередит молча прижалась щекой к его груди.

 — Они повторили, что тебя не было, потом пришел доктор и с ним отец, а остальные вышли из комнаты…

 Мередит замолчала, съежившись при воспоминании о том, что случилось дальше. И Мэтт, словно почувствовав, что она испытывает, положил руку ей на щеку, вжимая лицом в то место, где тревожно билось его сердце.

 — Расскажи, — прошептал он, и в прерывающемся голосе слышались нежность и грусть. — Я здесь, и на этот раз будет не так больно.

 Мередит инстинктивно приняла его слова, поверила, но все-таки, сама не сознавая этого, схватилась за его плечи, ощущая, как подкашиваются ноги. Слезы вновь прихлынули к глазам, не давая говорить.

 — Доктор Арлидж объяснил, что я родила девочку и что было сделано все возможное в человеческих силах, чтобы спасти ее, но она оказалась слишком маленькой.

 Горячие слезы хлынули по щекам.

 — Слишком маленькая — повторила она, душераздирающе всхлипнув. — Я всегда думала, что новорожденные девочки должны быть маленькими! Маленькими… такое красивое слово… такое женственное…

 Она ощутила, как пальцы Мэтта впиваются в ее спину, и это отчаяние придало ей сил. Тяжело вздохнув, Мередит договорила:

 — Она не могла дышать как следует, потому что оказалась слишком маленькой. Доктор Арлидж спросил, что я хочу сделать, и когда я сообразила, что он говорит об… имени… и похоронах… начала умолять его позволить увидеться с тобой. Отец был зол на него из-за того, что он меня расстраивает, и объяснил, что послал тебе телеграмму, но ты не приехал. Доктор Арлидж возразил, что долго ждать нельзя. И поэтому… поэтому я решилась. Назвала ее Элизабет, потому что подумала, тебе понравится, и велела отцу купить как можно больше розовых роз и положить ей в гроб карточку от нас с тобой, где было написано: «Мы любили тебя».

 — Спасибо, — прошептал он, задыхаясь, и Мередит внезапно поняла, что щека мокра не только от ее слез.

 — А потом я стала ждать, — всхлипнула она. — Ждать, когда ты придешь, и думать, что рядом с тобой мне будет легче вынести все это.

 Наконец она открыла ему все. И спокойствие, смешанное с огромным облегчением, снизошло на нее. Мэтт снова заговорил, и было очевидно, что он тоже сумел взять себя в руки.

 — Телеграмма твоего отца пришла через три дня после того, как была послана. Там говорилось, что ты сделала аборт и теперь больше ничего не желаешь от меня, кроме развода, которым уже занимается твой адвокат. Но я все равно вылетел домой, и одна из горничных объяснила, где ты. Когда я приехал в госпиталь, мне сообщили, что ты настойчиво требовала не допускать меня в палату. На следующий день я пришел снова, надеясь проскользнуть мимо охраны, но у дверей уже ожидал коп в мундире с постановлением суда, запрещающим под страхом тюремного заключения близко подходить к больнице.

 — А я все это время, — прошептала Мередит, — ждала тебя.

 — Господи, — проговорил он напряженно, — если бы я только знал, что ты хочешь меня видеть, никакая сила на земле, никакие суды не помешали бы мне пробраться в палату.

 Мередит попыталась утешить его простой правдой:

 — Ты не сумел бы помочь мне. Он, казалось, мгновенно застыл:

 — Не сумел?..

 Мередит покачала головой:

 — Для меня сделали все, что только возможно, как и для Элизабет. Но было уже поздно.

 Наконец они сказали друг другу правду! Мередит была так счастлива, что, забыв о гордости, решила признаться во всем и до конца:

 — Понимаешь, несмотря на все, в глубине души я знала, как ты в действительности относишься ко мне и малышке.

 — И как же, — проворчал Мэтт, — я в действительности к вам относился?

 Удивленная неожиданно сухим тоном, Мередит подняла голову и с мягкой улыбкой, желая показать, что ничуть не обижается, пояснила:

 — По-моему, ответ на это очевиден — ты чувствовал себя обязанным терпеть нас. Переспал всего однажды с глупенькой восемнадцатилетней девственницей, которая из кожи вон лезла, чтобы соблазнить тебя, у которой не хватило ума даже на то, чтобы предохраняться, и посмотри только, что случилось!

 — И что случилось, Мередит? — допытывался он.

 — Что случилось? Я приехала к тебе, чтобы сообщить радостную новость, а ты проявил благородство — женился на девушке, которую вовсе не хотел.

 — Не хотел, перебил он резким тоном, противоречащим щемящей нежности слов:

 — Да я хотел тебя каждую минуту моей проклятой жизни!

 Мередит молча смотрела на него, потрясенная, счастливая, сомневающаяся, зачарованная.

 — И ты была не права… — сказал он, мгновенно смягчившись, сжимая ладонями ее залитое слезами лицо, осторожно вытирая соленые капли. — Будь я рядом с тобой в госпитале, наверняка смог бы помочь.

 — Как? — дрожащим голосом шепнула она.

 — Вот так, — выдохнул он и, все еще не отнимая рук, наклонил голову и коснулся губами ее губ. Бесконечная нежность его поцелуя совершенно лишила Мередит сил и воли, и слезы опять покатились по лицу, слезы, которые она, казалось, все успела выплакать. — И вот так…

 Его губы скользнули к уголкам ее глаз, и Мередит ощутила прикосновение его языка, слизывавшего горячие капли.

 — Я бы увез тебя из госпиталя домой и держал тебя в объятиях… вот так… — пообещал он, мучительно выдавливая слова, и привлек Мередит к себе; теплое дыхание посылало по ее спине дрожь озноба. — А когда ты поправилась бы, мы любили бы Друг Друга, а позже… если бы ты захотела, подарил бы тебе еще одного малыша…

 Он не повторил «вот так», но когда положил ее на постель и сам лег рядом, Мередит поняла, что хотел сказать Мэтт. Знала так же твердо, как то, что с ее стороны не правильно, плохо позволять ему снимать с себя свитер и расстегивать джинсы, так же твердо, как то, что ей невозможно подарить ему ребенка. Но Господи, какое счастье… какое счастье притвориться хотя бы раз, однажды сделать вид, что все происходит на самом деле, что это реальность, а прошлое было лишь дурным сном, от которого всегда можно очнуться.

 Сердце отчаянно уговаривало ее попытаться, но еле слышный голос разума предупреждал, что это ошибка.

 — Это несправедливо… не правильно, — шепнула Мередит, когда Мэтт наклонился над ней; обнаженная грудь и руки отливали бронзой в свете лампы.

 — Правильно, — свирепо процедил он, и его губы завладели ее губами, раскрывая их со знакомой настойчивостью.

 Мередит закрыла глаза и позволила сну завладеть собой. Только в этом сне она была не просто сторонней наблюдательницей, а участницей, сначала застенчивой и неловкой, как всегда, когда сталкивалась с его нескрываемо-дерзкой чувственностью, опытностью и безупречным умением обращаться с женщинами. Его рот терзал ее сладостной пыткой, язык обводил очертания губ, проникая во влажные глубины, руки скользили по бедрам, ногам, талии, с мучительной неумолимостью поднимаясь к груди. Мередит, внутренне застонав от накатившего исступленного восторга и нахлынувшего смущения, запуталась пальцами в жестких курчавых завитках на мускулистой груди, лаская гладкую кожу. Его губы становились все более требовательными, ладони почти касались набухших грудей, большие пальцы поглаживали бедра и когда Мередит показалось, что она вот-вот умрет от жажды, его язык ворвался в ее рот, а руки завладели нежными холмиками, дразня, гладя, сжимая, инстинктивно растирая затвердевшие соски. Долго подавляемый крик вырвался из груди Мередит. Сдержанность и смущение куда-то исчезли. Ее тело натянулось, словно струна, выгнулось, и Мередит лихорадочно пробежалась ладонями по могучим мышцам его рук, встречая и приветствуя вторжение его языка, сплетая свой язык с его в едином чувственном танце, перекатываясь на бок вместе с Мэттом. Мэтт оторвался от нее, и Мередит протестующе-невнятно простонала что-то, но тут же вздрогнула от восторга, когда он поцеловал ее в ушко, скользнул губами по шее, груди и наконец завладел напряженным соском, нежно покусывая тугой бутон.

 Затерянная в темной, безмолвной пропасти желания, Мередит смутно ощутила, как его рука спустилась к треугольнику между ее ногами, касаясь, лаская, отыскивая каждое жаркое влажное местечко, пока Мередит, потеряв голову, не начала лихорадочно извиваться.

 Мэтт сумел уловить мгновение, когда она полностью доверилась ему, почувствовал, как напряжение покидает ее, как она открывается ему, и острая мучительная сладость той, почти забытой первой ночи, когда Мередит отдалась ему, послала стрелы неудержимого желания, пронзившие его. Сердце мучительно заколотилось, и тело запульсировало неутолимым голодом, так, что даже ноги задрожали, когда Мэтт наконец лег на нее. Куда ушла смутная надежда продлить это невероятное, ослепительно чудесное ожидание слияния? Осталась лишь нетерпеливая потребность вновь стать частью Мередит, соединиться с ней в единое целое. Мэтт навис над ней, с силой упираясь руками в матрац, так, что от напряжения набухли вены на руках. Закрыв глаза и сжав зубы, он начал входить в нее, мучительно медленно, дюйм за дюймом, сопротивляясь безумному желанию вонзиться в это пылающее тело, обожествлять его руками и ртом.

 Он начал терять над собой контроль, когда она приподняла бедра и снова скользнула ладонями по его плечам, шепча его имя, но когда Мэтту удалось открыть глаза и взглянуть на Мередит, он понял, что пропал. Это не игра его воспаленного воображения — женщина, которую он любил, теперь лежит в его объятиях, это прекрасное лицо, так долго жившее в его грезах, теперь совсем близко, пылающее желанием, сверкающие золотом волосы разметались по подушке. Она ждала Мэтта в госпитале, она никогда не пыталась избавиться от него и от их ребенка. Она приехала к нему сюда в буран, храбро вынесла его гнев и ненависть, а потом…. потом молила его о прощении. Осознание этого болью и стыдом обожгло мозг и душу, но даже сейчас Мэтт нашел бы в себе силы продолжать врезаться в нее медленно и равномерно, не выбери Мередит это мгновение, чтобы запустить пальцы в его волосы, снова поднять бедра и прошептать:

 — Пожалуйста, Мэтт…

 Почти непереносимый сладостный звук его имени на ее губах и возбуждающие движения ее тела вырвали у Мэтта тихий стон, и он врезался в нее, погружаясь в тесные глубины снова и снова, пока оба не обезумели от желания и не устремились вместе к исступленному освобождению, обретя его одновременно, взорвавшись в ослепительном наслаждении. Оба, потрясенные случившимся, долго не могли опомниться. По-прежнему сплетясь в объятиях, слушая, как колотятся сердца, они на секунду замерли, но Мэтт, крепче сжав руки, продолжал вонзаться в нее, словно стремясь выплеснуть все одиннадцать лет голода и неутоленного томления, и Мередит, прижав его к себе, вновь забилась в конвульсиях экстаза, пока Мэтт не забыл обо всем, кроме ощущения опьяняющей радости и безграничного счастья.

 Он обмяк на ней, с трудом переводя дыхание, обжигая ее раскаленным телом, и прошло немало времени, прежде чем он перекатился на бок, увлекая ее за собой, не выходя из нее, и, продолжая обнимать, запустил пальцы в золотистый атлас ее волос. Молчаливый, погруженный в чувственный туман, Мэтт осторожно провел ладонью по спине Мередит, наслаждаясь ощущением ее влажного тепла и прикосновением к тугой груди.

 Он закрыл глаза, стремясь продлить счастливое мгновение, полный благоговения к этой непостижимой женщине. Одиннадцать лет назад Мэтта обманом лишили рая, но он сумел снова отыскать его и теперь пойдет на все, лишь бы опять не потерять обретенное. Тогда он не мог ничего предложить Мередит, кроме себя самого, теперь может дать ей весь мир в придачу.

 Мэтт услышал ровное дыхание, понял, что Мередит засыпает, и улыбнулся, немного смущенный собственной несдержанностью, которая так быстро и окончательно измотала обоих.

 …Он позволит и ей и себе поспать немного, решил Мэтт. А потом… потом разбудит и снова станет любить, на этот раз по-настоящему, медленно, нежно и страстно. А потом они поговорят. И все обсудят. Нужно подумать о планах на будущее. И хотя Мэтт понимал, что Мередит не решится сразу разорвать помолвку лишь из-за того, что, совершенно потеряв голову, отдалась ему, однако чувствовал, что сможет убедить ее, открыть глаза на простую истину: они предназначены друг для друга. И всегда были предназначены…

 Пробудил его какой-то странный звук в глубине дома. Мэтт открыл глаза и с легким недоумением уставился на пустую смятую подушку. В комнате было темно, и он перевернулся на бок, пытаясь разглядеть, который час. Почти шесть.

 Мэтт приподнялся на локте, удивленный тем, что проспал почти три часа. Несколько мгновений он лежал неподвижно, прислушиваясь, пытаясь решить, куда исчезла Мередит, но первый же звук, услышанный им, оказался последним, которого он мог ожидать. Звук донесся со двора — выхлоп, потом треск мотора. Сначала он в благословенном неведении подумал, что Мередит беспокоится, как бы не разрядился аккумулятор. Мэтт встал, отбросил покрывало и, подойдя к окну, отодвинул занавеску, намереваясь окликнуть Мередит и сказать, что он сам обо всем позаботится. Но увидел лишь красные габаритные огни удалявшейся машины.

 Совершенно сбитый с толку, Мэтт вначале испугался того, что Мередит несется на огромной скорости в такую погоду! Но тут же до него дошло, что случилось. Она уехала! Бросила его!

 На какое-то мгновение его мозг отказался воспринять ужас происходящего. Мередит потихоньку выбралась из постели и умчалась в ночь!

 Яростно бормоча проклятия, Мэтт включил лампу, рывком натянул слаксы и остановился, свирепо глядя на пустую кровать в состоянии, близком к параличу. Просто невозможно поверить, что она сбежала, словно сделала что-то, чего нужно стыдиться, и не могла больше видеть его лицо при свете дня.

 И тут Мэтт увидел ее — записку, прислоненную к часам на ночном столике, написанную на листе, вырванном из того блокнота, в котором она делала заметки. Надежда загорелась в груди Мэтта. Может, она просто уехала в магазин за продуктами?

 «Мэтт, то, что случилось сегодня, не должно было случиться. Это было не правильно и нехорошо для нас обоих, хотя и вполне понятно, но тем не менее ужасно! , У каждого из нас своя жизнь и свои планы на будущее, и в этой жизни есть люди, которые любят и доверяют нам. И мы предали их, сделав то, что сделали сегодня. Я стыжусь этого, но тем не менее всегда буду помнить сегодняшний день как нечто прекрасное и особенное. Спасибо тебе за все».

 Мэтт продолжал стоять, с недоверчивой яростью глядя на написанные аккуратным почерком слова, охваченный дурацким, абсурдным ощущением, что его изнасиловали! Нет, не изнасиловали, использовали как наемного жеребца, которого она могла потащить в постель каждый раз, когда хотела чего-то особенного, а потом избавиться от него, словно от жалкого ничтожного раба, с которым стыдилась показаться на людях.

 За все эти годы она ничуть не изменилась! По-прежнему испорченная, самовлюбленная и так убеждена в собственном превосходстве, что до нее даже не доходит, как это выходец из непривилегированных слоев, возможно, всего лишь возможно, стоит хотя бы малейшего внимания. Нет, она ничуть не изменилась, по-прежнему трусиха, по-прежнему…

 Мэтт внезапно осекся и покачал головой, пораженный тем, как гнев может полностью стереть из памяти все, что он обнаружил несколько часов назад. Почему он снова судит ее лишь на основе всех ошибочных заключений, в которые верил все одиннадцать лет? В нем говорила давнишняя привычка. Но реальность заключалась в том, что Мэтт узнал сегодня от Мередит истину, столь прекрасную и одновременно печальную, что сердце до сих пор болезненно сжималось при одной мысли об этом. Нет, Мередит не трусиха, она никогда не убегала от него, от материнства, даже от тирана-отца, с которым все эти годы была вынуждена считаться на работе и дома. Мередит было восемнадцать, и она считала, что любит Мэтта…

 Легкая улыбка сверкнула в глазах Мэтта при мысли о ее поразительном признании, но тут же исчезла, когда Мэтт вспомнил о том, как она лежала в госпитале и ждала его. Она послала цветы их ребенку и назвала его Элизабет в честь его матери…. И поняв, что Мэтт не вернется, она склеила осколки разбитой жизни, поступила в колледж и смело принимала все, что приготовило ей будущее. Даже сейчас Мэтт корчился от стыда при мысли о том, что он ей говорил и делал последние несколько недель. Иисусе, как же она, должно быть, ненавидела его!

 Он угрожал ей, пытался запугать… и все же, узнав правду от отца Мэтта, Мередит не побоялась добраться до его дома в метель, чтобы все объяснить, зная, что придется столкнуться с его нескрываемой враждебностью, просто с грубостью.

 Прислонившись к кроватному столбику, Мэтт снова взглянул на постель. Его жена, решил он со всевозрастающей гордостью, не скрывается и не бегает от вещей, заставивших бы большинство его знакомых поджать хвост и исчезнуть.

 Но сегодня она бежала от него.

 Что же побудило Мередит улепетывать, словно испуганному кролику, именно в тот момент, когда впервые за последние два дня между ними воцарилась полная гармония?

 Мэтт быстро перебрал в памяти события этих дней, пытаясь найти ответ. Он увидел, как она тянется к его руке, умоляя о перемирии, как смотрит на их соединенные ладони… словно это мгновение было необыкновенно важным для нее, как улыбается ему большими сияющими сине-зелеными глазами: «Я решила быть как ты, когда вырасту…»

 Но самое главное, Мэтт не мог забыть, как Мередит плакала в его объятиях, когда рассказывала об их ребенке, обнимая его, прижимая к себе так естественно, словно лежала с ним в постели…. как стонала, извиваясь под ним, принимая в себя с такой же безрассудной, безудержной страстью, как в восемнадцать лет.

 Мэтт медленно выпрямился, ошеломленный наиболее очевидным ответом. Мередит, вероятно, сбежала именно потому, что случившееся сегодня было для нее таким же потрясением, как и для него. И все ее планы на будущее с Паркером и на остальную жизнь были поставлены под угрозу тем, что произошло в этом доме и особенно в этой постели.

 Нет, она не трусиха. Просто слишком осторожна. Мэтт заметил это, когда они говорили об универмаге. Она рискует, но обдуманно, и только когда награда достаточно велика, а возможность неудачи сравнительно мала. Мередит сама признавалась в этом.

 И если принять все во внимание, вряд ли Мередит захочет снова поставить на карту свое сердце и будущее ради Мэтта Фаррела, если можно избежать этого. Последствия связи с ним, возникновения прежних отношений слишком огромны для нее. Тогда, одиннадцать лет назад, именно эти отношения превратили ее жизнь в ад. Мэтт понял, что для Мередит вероятность неудачи была огромна, а в награду…. в награду…

 Мэтт тихо рассмеялся. Она и в самых безумных мечтах не могла представить, каким великолепным будет вознаграждение. Только от него зависит убедить ее в этом. Но ему необходимо время, а Мередит не собиралась дать ему лишней минуты. Собственно говоря, учитывая ее сегодняшний поступок, скорее можно ожидать, что Мередит немедленно помчится в Рино, чтобы навсегда и как можно быстрее оборвать все связи с ним. И чем больше Мэтт размышлял, тем больше убеждался, что Мередит вполне на это способна. Но еще больше он был уверен: Мередит по-прежнему питает к нему нечто большее, чем дружеские чувства, и она станет его женой. Настоящей женой. И для того, чтобы эта мечта сбылась, Мэтт был готов перевернуть небо и землю. И по правде говоря, был готов даже отказаться от удовольствия разыскать ее негодяя-папашу и оставить Мередит сиротой.

 Но в этот момент еще одна мысль заставила тревожно сжаться сердце: дороги, по которым придется ехать Мередит, наверняка очень опасны, а она вряд ли способна сейчас сосредоточиться.

 Повернувшись, он быстро направился в свою спальню, вынул из портфеля телефон и позвонил сначала начальнику эдмунтонской полиции с просьбой выслать патрульную машину, засечь на перекрестке черный «БМВ», не привлекая излишнего внимания водителя, сопроводить его до Чикаго и убедиться, что машина благополучно добралась до места назначения.

 Второй звонок раздался в доме Дейва Левинсона, старшего партнера фирмы «Пирсон энд Левинсон». Мэтт велел Левинсону быть вместе с Пирсоном в его офисе ровно в восемь утра. Левинсон не подумал возражать. Мэтью Фаррел платил им огромный гонорар — двести пятьдесят тысяч долларов в год за безукоризненное выполнение всего, связанного с юридической стороной дела, и само собой подразумевалось, что они обязаны являться по первому зову.

 И наконец, Мэтт связался с Джо О'Хара и приказал ему немедленно ехать за ним на ферму, но Джо начал юлить и отговариваться. Мэтт Фаррел платил ему большие деньги, но Джо считал себя также телохранителем и другом, и, по его мнению, не стоило давать возможность Мэтту скрыться с фермы, если Мередит хочет, чтобы он остался. Вместо того чтобы немедленно согласиться, Джо спросил:

 — А что, между тобой и женой все улажено? Мэтт, не терпевший вмешательства в свои дела, мрачно нахмурился.

 — Не совсем, — нетерпеливо бросил он.

 — Твоя жена все еще там?

 — Уже уехала.

 Расстроенный голос Джо заставил Мэтта забыть о раздражении и снова осознать глубину преданности водителя.

 — Значит, ты все-таки отпустил ее, Мэтт?

 — Я еду за ней, — с улыбкой в голосе ответил Мэтт. — Ну а теперь тащи сюда свою задницу, О'Хара.

 — Уже бегу!

 Мэтт отложил телефон и долго смотрел в окно, планируя стратегию на завтрашний день.