• Уэстморленды [Джудит Макнот], #1

Глава 11

 Лунный свет лился в окно. Ройс во сне перекатился на живот и протянул руку, ища Дженнифер. Рука наткнулась не на теплую плоть, а на холодные простыни. Опыт, накопленный в жизни, которая прошла рядом с опасностью, в мгновение ока пробудил его, вернув от глубокого сна к полному осознанию действительности. Он распахнул глаза, перевернулся на спину, оглядел комнату, скользя взглядом по мебели, громоздящейся призрачными тенями в слабом лунном сиянии.

 Спустив ноги с кровати, Ройс встал и поспешно оделся, проклиная собственную глупость, что не позаботился поставить стражу в конце лестницы. Прихватив по привычке кинжал, он пылал яростью на самого себя, заснувшего в приятной уверенности, что Дженни не сможет выбраться из-под него и хладнокровно замыслить побег. Дженнифер Меррик способна на это и на многое другое. Остается лишь радоваться, что она не попыталась перерезать ему глотку, прежде чем убежать! Рванув засов, он пинком распахнул дверь, чуть не наступив на перепуганного оруженосца, спавшего на тюфячке перед входом.

 – В чем дело, милорд? – тревожно спросил Гэвин, садясь и готовясь вскочить на ноги.

 Какое-то неуловимое движение, что-то, мелькнувшее за окном на балкончике, привлекло взгляд Ройса.

 – В чем дело, милорд?

 Дверь захлопнулась перед ошеломленной физиономией Гэвина.

 Внушая себе, что он просто испытывает облегчение, избавившись от еще одной нежелательной ночной погони, Ройс молча открыл дверь и шагнул наружу. Дженни стояла на балконе, устремив взор вдаль. Ройс, прищурившись, разглядел выражение ее лица, и его омыла вторая волна облегчения. Похоже, она не собиралась бросаться вниз с карниза и не оплакивала потерю девственности. Она казалась просто погруженной в думы.

 Дженни действительно углубилась в собственные мысли и не заметила, что уже не одна. Успокаивающие ласковые дуновения не по сезону теплого ночного воздуха помогли ей прийти в себя, но даже сейчас казалось, что весь мир перевернулся нынешней ночью, и причиной этого отчасти стала Бренна: Бренна и подушка, набитая перьями, сподвигли Дженни принести в «благородную» жертву свою девственность. Ужасающее открытие поразило ее, как только она начала погружаться в сон.

 Засыпая, она пробормотала молитву о здравии сестры и благополучном ее путешествии, и тут какое-то перышко вылезло из полотняной наволочки и пробудило воспоминание о минуте, когда она взбивала подушки под головой лежащей в повозке Бренны. Соседство с пухом и перьями всегда вызывало у Бренны страшный кашель, и она неизменно и тщательно старалась держаться от них подальше. Ясно, решила Дженни, Бренна заснула у себя в спальне и пробудилась от кашля, но вместо того, чтобы выкинуть вредоносную подушку, набралась наконец храбрости и хитрости. Надеясь, что граф освободит их обеих, Бренна, должно быть, лежала так, пока не раскашлялась до неминуемой болезни.

 Необычайно изобретательно, подумала Дженни, и столь же неудачно.

 Она переключилась на будущее, о котором некогда грезила, на будущее, которое стало отныне как никогда невозможным.

 – Дженнифер… – произнес сзади Ройс.

 Она резко обернулась, предпринимая серьезные усилия скрыть, как при звуках его низкого голоса у нее бешено забилось сердце. Почему, в отчаянии гадала Дженни, почему она все еще терпит прикосновение его рук, почему смотрит в лицо, напоминающее о нежной силе его поцелуев?

 – Я… Зачем вы оделись? – спросила она, с облегчением услышав, что голос его спокоен.

 – Я собирался идти вас разыскивать, – отвечал он, выходя из тени.

 Покосившись на сверкающий в его руке кинжал, она поинтересовалась.

 – И что намеревались сделать, отыскав меня?

 – Я совсем позабыл про этот балкон, – сказал он, засовывая кинжал за пояс. – Думал, вы ухитрились выскользнуть из комнаты.

 – Разве ваш оруженосец не спит прямо под дверью?

 – Верно подмечено, – иронически признал Ройс.

 – У него вошло в привычку растягиваться поперек дороги везде, где бы вы ни были, – многозначительно заметила она.

 – Опять верно, – сухо подтвердил он, удивляясь своей необычной недогадливости, когда рванулся к дверям, не проверив сначала всех других вариантов.

 Теперь, когда он ее нашел, Дженни хотелось лишь одного – чтобы он снова ее оставил. Его присутствие нарушило одиночество, которого она так отчаянно жаждала. Отвернувшись и явно дав этим понять, что он может идти, она обратила взор на залитый луной ландшафт.

 Ройс поколебался, зная, что она хочет остаться одна, но не желал уходить. Он говорил себе, что нежелание это вызвано попросту озабоченностью ее странным настроением, а вовсе не наслаждением, которое доставляет ему ее общество, и не точеным ее профилем. Догадываясь, что она не обрадуется прикосновению, он остановился, не дотрагиваясь до нее, и прислонился плечом к стене, огораживающей балкончик. Она пребывала в раздумье. Ройс слегка нахмурил брови и несколько пересмотрел свое прежнее заключение о том, что она не пойдет на такую глупость, как самоубийство.

 – О чем вы думали несколько минут назад, когда я вошел?

 Дженни чуть-чуть напряглась, услышав вопрос. Ее занимали две проблемы, и одну из них – замечательный замысел Бренны – она, разумеется, никак не могла обсуждать.

 – Ни о чем особенном, – уклонилась она.

 – Все равно, расскажите, – настаивал он.

 Она оглянулась, и сердце предательски екнуло при виде широченных плеч поблизости и сурового привлекательного лица, залитого лунным светом. Готовая – и с охотой – говорить о чем угодно, чтобы отвлечься от мыслей о нем, она бросила взгляд на холмы и, сдаваясь, сказала со вздохом:

 – Я вспоминала времена, когда стояла на балконе в Меррике, смотрела через торфяники и грезила о королевстве.

 – О королевстве? – повторил Ройс удивленно и облегченно, ибо мысли ее оказались ненасильственного характера. Она кивнула, и пышные волосы скользнули сверху вниз по спине, а он резко подавил порыв запустить пальцы в шелковистую копну и нежно привлечь ее к себе. – О каком королевстве?

 – О моем собственном. – Она вздохнула, чувствуя себя наивной девочкой, и попыталась заинтересовать его в продолжении беседы. – Я все время устраивала свое собственное королевство.

 – Бедный Джеймс, – поддразнил он, имея в виду шотландского короля Иакова. – Какое же из его королевств вы намерены захватить?

 Она послала ему унылую улыбку, а в голосе зазвучали печальные нотки:

 – Это не настоящее королевство с землями и замками; это королевство грез – место, где все должно быть таким, каким я захочу.

 Давно забытое воспоминание промелькнуло в памяти Ройса, и, отстранившись от стены, он положил руки на парапет, крепко переплетя пальцы. Взглянув на холмы в ту же сторону, куда смотрела Дженни, он тихо признался:

 – Давным-давно я тоже вечно воображал королевство, устроенное по моему собственному образцу. Каким было ваше?

 – Тут мало что можно сказать, – отвечала она. – В королевстве моем царили мир и благополучие. Разумеется, время от времени тяжко заболевал какой-нибудь арендатор или нам начинала грозить страшная опасность.

 – В вашем королевстве грез было место опасностям и болезням? – с удивлением перебил Ройс.

 – Ну конечно! – подтвердила Дженни с кривой, невеселой усмешкой. – Должно было быть и то и другое, чтобы я могла примчаться на помощь и немедленно всех спасти. Для того я и выдумала королевство.

 – Вам хочется стать героиней своего народа, – заключил Ройс, улыбаясь над этим желанием, которое ему было нетрудно понять.

 Она покачала головой, и острая тоска в ее тихом голосе погасила его улыбку.

 – Нет. Мне только хотелось, чтобы меня любили те, кого я люблю, чтобы уважали те, кто меня знает, и чтобы я была им нужна.

 – Это все, что вам требуется?

 Она качнула прелестной головкой.

 – И тогда я устроила королевство грез, где могла совершать великие и отважные деяния.

 На ближайшем к замку холме на мгновение блеснувшая из-за туч луна высветила мужскую фигуру. В любой другой момент это краткое видение заставило бы Ройса послать солдат на розыски. Однако сейчас, когда он был утомлен любовью и знал, что еще предстоит испытать ему с пленительной, стоящей рядом красавицей, разум его не откликнулся. Ночь, наполненная теплом, дарила редкостную возможность уединения, была слишком мягкой и нежной, чтобы омрачать ее подозрениями.

 Ройс нахмурился, раздумывая над загадочными намеками Дженни. Шотландцы, даже жители южных равнин, которые строже придерживались феодальных законов, чем клановых, обладали необычайной родственной привязанностью. Как бы в клане ни называли отца Дженни – графом или просто Мерриком, он со всем своим семейством все равно пользовался полнейшей преданностью и обожанием. Родичам следовало уважать Дженни, она должна была быть им нужна и, безусловно, любима теми, кого любила, так что в общем-то и не требовалось никакого королевства грез.

 – Вы отважная и красивая девушка, – сказал он наконец, – и по праву носите титул графини. Члены вашего клана, несомненно, относятся к вам именно так, как вам хочется, а может быть, даже лучше.

 – По правде сказать, – отвечала она намеренно лишенным всякого выражения голосом, – они думают, что меня вроде бы колдовским образом подменили.

 – Что им внушило такую дурацкую мысль? – ошарашенно спросил он.

 К его изумлению, она решительно встала на их защиту:

 – А что прикажете им думать после рассказов сводного брата о моих поступках?

 – О каких поступках?

 Она передернулась, снова обхватила себя руками и стала такой же, какой он впервые увидел ее на балконе.

 

 – Не могу я об этом рассказывать, – шепнула она.

 Ройс глядел на нее, молча настаивая на объяснениях, и Дженни, испустив прерывистый вздох, неохотно призналась:

 – О многих, но самое главное – история с утонувшей Ребеккой. Мы с Бекки были кузины и лучшие подруги. И было нам обеим по тринадцать лет, – добавила она с грустной улыбкой. – Ее отец – Гаррик Кармайкл – был вдовцом, а она – его единственным ребенком. Он любил ее до безумия, как и все мы. Понимаете, она была такой милой и невероятно красивой, даже красивее Бренны, что ее нельзя было не любить. Только из-за слепой отцовской любви ей ничего не дозволялось, дабы она себе как-нибудь не повредила. Ей не разрешалось даже близко подходить к реке: отец боялся, как бы она не утонула. И Бекки решила научиться плавать, доказать ему, что ей ничего не грозит, и мы каждое утро пораньше убегали на реку, и я ее учила.

 За день до того, как она утонула, мы ходили на ярмарку и поссорились, когда я сказала, будто один из жонглеров глазел на нее неподобающим образом. Мои сводные братья – Александр и Малькольм – услышали, и Александр обвинил меня в ревности, дескать, мне самой приглянулся жонглер, что было крайне глупо. Бекки жутко разозлилась, то есть я хочу сказать, расстроилась, и при расставании велела мне не приходить утром к реке, мол, она во мне более не нуждается. Я знала, что она на самом деле совсем не хотела этого говорить и еще не умела как следует плавать, и, разумеется, назавтра отправилась на реку.

 Голос Дженни понизился до шепота.

 – Когда я пришла, она все еще сердилась и прокричала, что хочет остаться одна. Я решила уйти и дошла уже до вершины холма, как вдруг услышала плеск и крик, призывавший меня на помощь. Я повернулась, бросилась вниз, но не могла ее разглядеть. Я была на полпути, и ей удалось высунуть из воды голову, я видела на поверхности ее волосы. Потом услышала визг, она выкрикивала мое имя, звала на помощь… – Дженни задрожала, бессознательно растирая руки, – …но поток уже тащил ее прочь. Я нырнула, пыталась ее найти, ныряла еще, и еще, и еще, – убито шептала она, – но… не смогла отыскать. На следующий день Бекки нашли за несколько миль, ее выбросило на отмель.

 Ройс поднял было руку, потом опустил, понимая, что она изо всех сил старается сдерживаться и не примет утешительного жеста, который сломает ее.

 – Это был несчастный случай, – мягко проговорил он.

 Она испустила длинный ровный вздох:

 – По мнению Александра, нет. Он, наверно, был где-то поблизости, потому что рассказывал всем и каждому, что слышал, как Бекки звала меня по имени, и это правда. Но еще он говорил, что мы поссорились и что будто бы я столкнула ее в воду.

 – Как же он объяснил, что на вас была мокрая одежда? – коротко спросил Ройс.

 – Он сказал, – отвечала Дженни со вздохом, – что я толкнула ее, постояла, а уж потом принялась спасать. Александру, – добавила она, – уже сообщили, что он, а не я будет наследовать отцу и носить титул лэрда. Только ему этого показалось мало – он хотел опозорить меня и добиться изгнания. После этого случая он без особого труда достиг цели.

 – Каким образом?

 Ее хрупкие плечи слегка передернулись.

 – Еще несколько злобных выдумок и вывернутой наизнанку правды – дом арендатора был внезапно охвачен огнем в ночь после того, как я поспорила по поводу веса мешка с зерном, доставленного им в замок. Ну и другие подобные вещи.

 Она медленно подняла синие, блестящие от слез глаза, к изумлению Ройса, попыталась улыбнуться и спросила:

 – Видите мои волосы?

 Ройс взглянул на золотисто-рыжие локоны, которыми любовался не одну неделю, и кивнул.

 Дженни сдавленным голосом продолжала:

 – Они всегда были жуткого цвета. А теперь стали такие же, как у Бекки… Бекки знала… как я… восхищаюсь ее волосами, – судорожно шептала она, – и… и мне хочется думать, что она мне их подарила. Дала понять, что она знает… как я пыталась ее спасти.

 Незнакомый болезненный спазм перехватил грудь Ройса, рука его, потянувшись к ее щеке, задрожала, но Дженни отстранилась и, хотя ее огромные синие глаза переполняли непролитые слезы, не дрогнула и не расплакалась. Теперь наконец-то он понял, почему эта милая молоденькая девушка ни разу не плакала с момента своего пленения. Гордость и храбрость никогда не позволяли Дженнифер Меррик потерять самообладание и заплакать. По сравнению с тем, что ей уже довелось пережить, звонкая трепка, которую он ей задал, совершеннейший пустяк.

 Не зная, что делать, Ройс пошел в спальню, налил в кружку вина из графина и принес ей.

 – Выпейте, – решительно предложил он.

 И с облегчением увидел, что она уже справилась с тоской и печалью и на губах ее при звуках его непреднамеренно отрывистых слов заиграла очаровательная улыбка.

 – Похоже, милорд, – отвечала она, – вы вечно намерены совать мне в руки спиртное.

 – Только преследуя неблаговидные цели, – пошутил он, и она фыркнула.

 Сделав глоток, Дженни отставила кружку в сторону, скрестила руки на низеньком парапете и снова уставилась вдаль, словно что-то манило ее туда. Ройс пытливо глядел на нее, не в силах выбросить из головы ее откровения, чувствуя необходимость сказать что-нибудь ободряющее:

 – В любом случае я сомневаюсь, чтобы вам понравилось нести ответственность за свой клан.

 Она покачала головой и тихо молвила:

 – Понравилось бы в любом случае. Я вижу, что очень многое надо бы делать иначе. Есть вещи, которые женщины замечают, а мужчины нет. И я о многом узнала от матери аббатисы. Есть новые ткацкие станки, и ваши, английские, гораздо лучше наших; есть новые способы выращивать хлеб… сотни других вещей, которые можно делать по-другому и с большим успехом.

 Не в состоянии обсуждать сравнительные преимущества одних ткацких станков и способов выращивания хлеба перед другими, Ройс на пробу привел другой аргумент:

 – Не можете же вы положить всю свою жизнь на то, чтобы оправдываться перед кланом.

 – Могу, – тихо, но с яростной силой сказала она. – Я сделаю все, чтобы они снова считали меня своей. Это мои родичи. Их кровь течет в моих жилах, а моя – в их.

 – Лучше бы вам позабыть обо всем этом, – уговаривал Ройс. – Я думаю, вы взялись за задачу, которую невозможно решить.

 – Между прочим, в последнее время решение было не столь невозможным, как вы думаете, – возразила она, и прекрасное, повернутое в профиль лицо обрело торжественное выражение. – Уильям когда-нибудь станет графом, а он милый и замечательный мальчик… да нет, мужчина, ему уже двадцать. Он не такой сильный, каким был Александр, и не такой, каков Малькольм, но учен и отличается мудростью и верностью. Он хорошо понимает мое положение в клане и, став лордом, постарался бы все уладить. Но из-за нынешней ночи это действительно стало невозможным.

 – При чем тут нынешняя ночь?

 Дженни подняла на него глаза, и он вспомнил глаза раненой лани, хотя голос ее звучал спокойно и ровно:

 – Нынешней ночью я стала незаконной супругой злейшего врага моего семейства… любовницей врага моего народа. Прежде родичи презирали меня за то, чего я не делала. Теперь у них появился хороший повод презирать меня за то, что я сделала, равно как и мне самой есть за что себя презирать. На сей раз я совершила непоправимое. Даже Господь не сможет меня простить…

 Справедливое обвинение в прелюбодеянии ранило Ройса сильнее, чем он пожелал бы признаться, но чувство вины облегчалось сознанием, что жизнь, которой она лишилась, вряд ли стоит считать настоящей жизнью. Протянув руки, он крепко взял ее за плечи, повернул к себе лицом, заставив смотреть в глаза. И даже когда заговорил, преисполненный сочувствия и заботы, чресла его напряглись, мгновенно отозвавшись на ее близость.

 – Дженнифер, – проговорил он с мягкой решимостью, – не знаю, как обстоят дела между вами и вашими родичами, но мы с вами были близки, и теперь этого ничто не изменит.

 – А если бы вы могли изменить, – возмущенно сказала она, – изменили бы?

 Ройс опустил взгляд на невероятно желанную юную женщину, которая в этот самый момент огнем жгла его тело, и спокойно и честно ответил:

 – Нет.

 – Ну и не трудитесь прикидываться огорченным, – отрезала она.

 Губы его дрогнули в безрадостной улыбке, рука скользнула по ее щеке к затылку.

 – Я вам кажусь огорченным? Нет, я не огорчен. Я сожалею о пережитом вами унижении, но не жалею о том, что овладел вами час назад, и не пожалею о том, что вновь овладею вами через несколько минут, и намерен совершить это.

 Она смерила его надменным взглядом при этом заявлении, но Ройс наклонился к ней и проговорил то, что собирался сказать.

 – Я не верю ни в вашего Бога, ни в какого другого, но верующие в Него говорили мне, будто ваш Бог, по общему мнению, справедлив. Ежели это правда, – продолжал он размеренным и философским тоном, – Он, несомненно, сочтет вас невиновной в случившемся. В конце концов вы всего лишь согласились на предложенную мной сделку, опасаясь за жизнь сестры. Тут не ваша вина, а моя. И то, что произошло между нами в постели, тоже свершилось против вашей воли. Ведь так?

 Задав вопрос, Ройс сразу же пожалел об этом, и пожалел с такой силой, что даже смутился. И мгновенно понял: его раздирают противоречивые желания получить от нее заверение в том, что она действительно не опорочена в глазах Бога, и не услышать опровержения того, что она испытывала в постели одинаковые с ним чувства и желала его почти так же сильно, как желал ее он. Но, словно внезапно почувствовав необходимость в подтверждении ее искренности и своих инстинктивных догадок, настаивал:

 – Ведь так? Бог посчитает вас невиновной в случившемся, потому что вы покорились мне против своей воли?

 – Нет! – вырвалось у нее со стыдом и отчаянием и тысячей прочих переживаний, которые Ройс не смог бы назвать.

 – Нет? – переспросил он с головокружительным облегчением. – В чем же я не прав? – тихо, но требовательно допрашивал он. – Скажите мне, в чем я не прав?

 Не требовательный тон заставлял ее отвечать, нет, напротив – внезапные воспоминания о том, как он занимался с ней любовью, воспоминания о небывалой нежности, о сдержанности, о мучительных сожалениях за причиненную боль, о нашептанных словах восторга, о тяжелом дыхании в попытках смирить страсть. И еще воспоминания о собственном неудержимом желании слиться с ним и одарить теми же неслыханными наслаждениями, которые он ей приносил. Она открыла было рот, чтобы уничтожить его точно так же, как он развеял ее надежды на счастье, но совесть не позволила вылететь уничтожающим словам. Она гордилась, а не стыдилась того, что произошло между ними, не могла заставить себя солгать и вместо того вымолвила сдавленным шепотом:

 – Я не по своей воле оказалась в вашей постели. – И, отводя померкший взгляд от его дымчато-серых глаз, добавила: – Но по своей воле ее бы не покинула.

 Дженни глядела в сторону и не заметила новой, совсем незнакомой нежности в медленно расплывавшейся на его губах улыбке, но ощутила ее в объятии крепких рук, в ладони, прижавшей ее к крепкому телу, в страстном поцелуе, который лишил ее возможности говорить, а потом и дышать.