• Романтическая серия, #3

Глава 18

 Через четыре дня, в полночь, Ян подъехал к гостинице «Белый жеребец». Предоставив конюху заняться своей лошадью, он вошел в гостиницу, быстро миновав общую комнату, где крестьяне пили ель и обменивались новостями. Владелец гостиницы — полный мужчина в засаленном фартуке, — оценив сшитый у дорогого портного черный френч и сизо-голубые бриджи, а также твердое лицо и крепкую фигуру мистера Торнтона, принял мудрое решение не брать с него денег вперед, зная по опыту, что господ это часто задевает. И уже через минуту поздравил себя с этим, так как мистер Торнтон, заказав в номер еду, выказал интерес к великолепному поместью герцога Стэнхоупского.

 — Далеко от вас Стэнхоуп-парк?

 — Час езды верхом, сэр.

 Ян задумался, не зная, пойти ли ему туда завтра без предупреждения или предварительно уведомить о своем визите.

 — Мне нужно будет отправить туда записку завтра утром, — сказал он после некоторых колебаний.

 — Я пошлю с ней своего мальчишку. В какое время ее нужно доставить в Стэнхоуп-парк?

 Ян снова заколебался, но понял, что это неизбежно.

 — В десять часов.

 

 На следующее утро Ян сидел в небольшой гостиной своего номера за давно остывшим завтраком и поглядывал на часы. Прошло уже три часа с тех пор, как ушел посыльный, значит, уже как минимум час назад он должен был вернуться с ответом, если таковой вообще будет. Он положил часы на стол и подошел к камину, нервно похлопывая по ноге перчатками для верховой езды. Ян терялся в догадках: может быть, герцог живет сейчас не здесь, а в Лондоне, а если здесь, то примет ли он его, или, может быть, он уже назвал нового наследника и теперь откажется встретиться с ним в отместку за десять лет бесплодных попыток примирения. С каждой истекшей минутой Ян все больше склонялся к последнему.

 Через какое-то время в дверях появился хозяин гостиницы,

 — Мой мальчишка еще не вернулся, хотя давно уж пора бы. Если он не появится через час, мне придется взять с вас двойную плату, мистер Торнтон.

 Ян глянул через плечо, испытывая сильное желание свернуть ему шею.

 — Велите оседлать мою лошадь и вывести ее во двор, — коротко приказал он, сам не зная, для чего ему это нужно. Ян готов был согласиться на публичную порку, только бы вернуть назад письмо, которое послал тогда деду. Из-за этого дурацкого письма теперь его вышвырнут, как назойливого просителя, а это было непереносимо.

 Хозяин гостиницы подозрительно прищурился, разглядывая его спину. Обычно он брал деньги вперед, когда видел, что гость путешествует без экипажа и камердинера. В данном случае он изменил своему правилу, так как речь этого джентльмена выдавала его знатное происхождение, а костюм был сшит на заказ у дорогого портного, что он научился определять с одного взгляда. Однако теперь, когда из Стэнхоуп-парка даже не потрудились прислать ответ на его записку, он пересмотрел свое мнение о госте и был твердо намерен не дать ему улизнуть, не заплатив по счету.

 Ян наконец заметил, что хозяин до сих пор не ушел.

 — Да в чем дело? — резко спросил он.

 — Ваш счет, сэр. Я бы хотел, чтобы вы заплатили сейчас. Его алчные глаза расширились от удивления, когда гость извлек из кармана толстую пачку банкнот, вытащил одну и сунул ему в руку.

 Ян подождал еще полчаса, после чего наконец принял как факт, что ответа не будет. В бешенстве оттого, что впустую потратил время, он вышел из гостиной, намереваясь поехать в Лондон и купить согласие дяди Элизабет на брак. На ходу застегивая перчатки, он прошел через общую комнату внизу, не замечая внезапно наступившей тишины: крестьяне, которые пили эль за поцарапанными столами, раскрыли рты и с любопытством смотрели то на Яна, то на дверь. Владелец гостиницы, который несколько минут назад считал постояльца способным украсть у него оловянную кружку, теперь стоял в нескольких шагах от открытой двери, глядя на Яна с отвисшей челюстью.

 — Милорд! — выговорил он наконец и, не находя больше слов, молча указал на дверь.

 Ян застегнул последнюю пуговицу на перчатке и поднял глаза на хозяина, склонившегося в почтительном поклоне, потом посмотрел на дверь и увидел там двух лакеев и кучера в зеленых с золотом ливреях, застывших в напряженном молчании.

 Не обращая внимания на крестьян, кучер шагнул вперед, низко поклонился Яну и откашлялся. Громким монотонным голосом он проговорил устное послание герцога, которое не оставляло сомнений и его реакции на неожиданный визит Яна: «Его Высочество герцог Стэнхоупский уполномочил меня передать его горячую радость по поводу прибытия маркиза Кенсингтонского… и сообщить его светлости, что его с нетерпением ожидают в Стэнхоуп-парке».

 Отдав кучеру распоряжение адресоваться к мистеру Торнтону как к маркизу Кенсингтонскому, герцог тем самым публично оповестил Яна и всех присутствующих, что этот титул отныне и впредь будет принадлежать ему. Ян не ожидал такого жеста, означавшего для него две вещи: первое — дед не держал на него зла за то, что он неизменно отклонял все его предложения, и второе — старик достаточно хитер и понял, что на этот раз победа от него не ускользнет.

 Нахмурившись, Ян коротко кивнул кучеру и прошагал мимо разинувших рты крестьян, которые почтительно приподнимали свои головные уборы перед человеком, только что публично провозглашенным наследником герцога. Выйдя во двор, Ян увидел еще одно доказательство того, что он желанный гость в доме деда: вместо обычного экипажа герцог прислал за ним закрытую карету, запряженную четверкой прекрасных лошадей в серебряной сбруе.

 Хотя Яну было приятно узнать, что его считают желанным и дорогим гостем, он не собирался растаять от всех этих знаков внимания. Он приехал сюда не для того, чтобы восстановить родственную связь с дедом, а чтобы принять титул, который по праву принадлежал его отцу. И кроме этого, ему больше ничего не нужно от старого герцога.

 Несмотря на свой суровый настрой, Ян тем не менее испытал какое-то странное ощущение нереальности происходящего, когда карета въехала в ворота и покатилась по подъездной дороге к особняку, который его отец до двадцати трех лет называл своим домом. Это место неожиданно для него самого вызвало у Яна нечто похожее па ностальгию, и одновременно в нем опять вспыхнуло враждебное чувство к тирану, который лишил своего сына наследства и дома, где тот родился и вырос. Критическим взглядом Ян оглядывал ухоженный парк и необъятных размеров каменный дом с множеством дымоходов на крыше. Любому другому человеку Стэнхоуп — парк показался бы величественным и значительным, но для Яна это было видавшее виды здание без определенного архитектурного стиля и с устаревшими коммуникациями. Глядя на него, Ян подумал, что самый дешевый из его домов гораздо красивее, чем этот вычурный особняк.

 Карета остановилась у парадного крыльца. Когда Ян вышел, входная дверь была уже открыта и рядом с ней стоял очень старый худой дворецкий, по традиции одетый в черное. Отец редко рассказывал Яну о своем отце, так же как о самом поместье и землях, но зато частенько говорил о дорогих ему людях из прислуги. Поднимаясь по ступенькам крыльца, Ян взглянул на дворецкого и по описанию узнал в нем Ормсли. Если судить по рассказам отца, это должен быть тот самый Ормсли, который застал его однажды на сеновале с графином лучшего французского бренди, которое имелось в поместье. Отцу тогда было всего десять лет. Ормсли взял на себя вину за пропажу ценного напитка, сказав, что он сам выпил бренди, а графин забыл поставить на место, будучи сильно пьян.

 В настоящий момент Ормсли с нежностью смотрел на Яна, и его выцветшие голубые глаза были полны слез.

 — Добрый день, милорд, — официальным тоном приветствовал его старый дворецкий, но у Яна создалось впечатление, что тот едва удерживается, чтобы не заключить его в объятия. — И… могу ли я вам сказать… — голос его охрип от волнения, и он закашлялся, — могу ли я сказать, как это очень, очень хорошо, что вы наконец здесь… — у Ормсли снова сорвался голос, он покраснел, и Ян на время забыл о своей обиде на деда.

 — Добрый день, Ормсли, — ответил он и улыбнулся, увидев, какой радостью озарилось морщинистое лицо дворецкого, когда он понял, что Ян слышал о нем от отца. Испугавшись, что старый слуга сейчас снова согнется в поклоне, Ян быстро протянул ему руку. — Надеюсь, вы уже перестали злоупотреблять французским бренди?

 Выцветшие старческие глаза засверкали, как бриллианты, при этом явном доказательстве того, что отец Яна рассказывал о нем сыну.

 — Добро пожаловать, милорд. Наконец-то вы дома, — осипшим голосом сказал Ормсли, отвечая на рукопожатие Яна.

 — Я пробуду здесь всего несколько часов, — ответил Ян и увидел, что глаза преданного слуги снова повлажнели от огорчения. Однако он справился с собой и повел Яна по просторному обитому дубом холлу. На каждом шагу им попадались лакеи и горничные, которые делали вид, что протирают зеркала, мебель и окна. Они бросали на Яна долгие любопытные взгляды и обменивались друг с другом одобрительными улыбками. Ян был настолько поглощен предстоящей встречей с дедом, что не обращал внимания на их повышенный интерес, однако краем глаза заметил, что некоторые из старых слуг украдкой вытирают глаза и носы платками.

 Ормсли подошел к двойным дверям в конце длинного коридора, и Ян приготовился к встрече с дедом, напустив на себя полное безразличие. Даже мальчиком он не позволял себе поддаться слабости и думать о нем как о родственнике. Однако изредка пытался представить себе, как он выглядит, и воображение рисовало ему человека, похожего на отца, — среднего роста, со светло-каштановыми волосами и мягкими ореховыми глазами. Ормсли театральным жестом распахнул дверь гостиной, Ян прошел вперед и подошел к стулу, где, опершись на трость, сидел пожилой человек, который с видимым трудом поднялся ему навстречу. Когда герцог выпрямился и встал перед ним в полный рост, Ян обомлел: мало того, что его рост составлял те же шесть футов и два дюйма, что и у Яна, его лицо, как с неудовольствием отметил про себя Ян, было точной копией, разве что с поправкой на возраст, его собственного лица. Теперь Ян еще больше сожалел, что совсем не похож на своего отца. Смотреть на себя постаревшего, с седыми волосами, откровенно говоря, было жутковато.

 Герцог тоже пристально разглядывал его и, очевидно, пришел к такому же заключению, хотя его реакция была диаметрально противоположной: он улыбнулся, заметив, что Ян потрясен столь разительным сходством.

 — Ты не знал? — спросил герцог сильным низким баритоном, и Яну показалось, что он слышит свой собственный голос.

 — Нет, не знал, — коротко ответил Ян.

 — Значит, у меня есть преимущество, — сказал он, опираясь на трость и вглядываясь в лицо Яна, как вглядывался перед этим Ормсли. — Как видишь, я знал.

 Ян остался безучастен к затуманившемуся взгляду янтарных глаз деда.

 — Я буду краток и буду говорить только по существу, — начал он, но герцог остановил его, подняв свою длинную аристократическую ладонь.

 — Пожалуйста, Ян, — охрипшим голосом сказал он, кивая на стул напротив своего. — Я ждал этого момента дольше, чем ты можешь себе представить. Прошу тебя, не лишай старика удовольствия принять своего законного внука как полагается.

 — Я приехал сюда не для того, чтобы положить конец семейной вражде, — сухо ответил Ян. — Будь моя воля, ноги бы моей здесь не было!

 Герцога задел его тон, однако он ничем этого не выдал.

 — Полагаю, ты пришел взять то, что принадлежит тебе по праву, — мягко обратился он к Яну, но его неожиданно прервал властный женский голос, раздавшийся с дивана. Ян резко обернулся и увидел двух престарелых леди, чьи маленькие хрупкие тела были почти не видны за большими диванными подушками.

 — В самом деле, Стэнхоуп, — проговорила одна из них на удивление сильным для ее возраста голосом, — как ты можешь рассчитывать, что мальчик будет вести себя цивилизованно, если сам забыл о хороших манерах? Ты даже не предложил ему выпить, не говоря уж о том, что забыл сказать о нашем присутствии. — Легкая улыбка тронула ее губы, когда она перевела взгляд на застывшего от неожиданности Яна. — Я твоя двоюродная бабушка Гортензия, — сообщила она ему, царственно наклоняя голову. — Нас знакомили в Лондоне несколько лет назад, но ты, я вижу, не запомнил меня.

 Встретившись со своими двоюродными бабушками случайно и больше ни разу не видев их, Ян не испытывал к ним ни привязанности, ни неприязни. Он вежливо поклонился Гортензии, а она кивком головы указала ему на вторую седую леди, которая, видимо, дремала, так как голова ее была опущена на грудь.

 — А эта особа моя сестра Чэрити, твоя вторая двоюродная бабушка, которая, как всегда, дремлет. Сам понимаешь, возраст сказывается.

 Маленькая седая головка приподнялась, голубые глаза открылись и обиженно воззрились на Гортензию.

 — Я всего на четыре года старше тебя. Гортензия, и с твоей сторены очень нехорошо каждый раз напоминать мне об этом, — с упреком воскликнула она, потом увидела Яна, и блаженная улыбка расплылась по ее лицу. — Ян, мальчик мой дорогой, меня-то ты помнишь?

 — Конечно, мадам, — галантно начал Ян, но Чэрити перебила его.

 — Вот видишь. Гортензия, — сказала она, победоносно глядя на сестру, — меня он помнит, и это потому, что я не состарилась так, как ты, хотя и старше тебя. Правда? — с надеждой спросила старушка, поворачиваясь к Яну.

 — Послушайся моего совета — никому не задавай подобных вопросов, — сухо сказал герцог. — Леди, — он сурово посмотрел на сестер, — нам с Яном нужно кое — что обсудить. Я обещал вам, что вы увидите его, как только он приедет. Я выполнил свое обещание и теперь настаиваю, чтобы вы позволили нам заняться делами. Мы присоединимся к вам за чаем.

 Ян промолчал, решив не расстраивать их сообщением, что не пробудет здесь до чая. Гортензия встала и протянула ему руку для поцелуя. Ян поцеловал ее руку и уже приготовился поцеловать руку второй леди, как Чэрити подставила ему щеку, и Яну ничего не оставалось, как подчиниться необходимости.

 Когда женщины удалились, вместе с ними ушли и вынужденные любезность и мягкость Яна. Мужчины молча стояли и смотрели друг на друга — совершенно чужие люди, у которых не было ничего общего, кроме разительного внешнего сходства и крови, текущей в их жилах. Герцог застыл в гордой аристократической позе, но глаза его излучали тепло, Ян с холодным решительным лицом нетерпеливо похлопывал перчатками по ноге. Герцог не выдержал этой молчаливой дуэли взглядов и сдался.

 — Думаю, по такому случаю надо выпить шампанского, сказал он, протягивая руку к сонетке, чтобы вызвать слугу. Резкий циничный ответ Яна остановил его руку.

 — По такому случаю нужно пить напитки покрепче. — На на то, что Ян не только не видит повода для праздника, но и находит эту ситуацию неприятной, не остался не замеченным герцогом. Однако он непринужденно улыбнулся и дернул за сонетку.

 — Шотландское виски, я угадал? — сказал он. Ян слегка удивился осведомленности старика о том, что он предпочитает шотландское виски всем остальным напиткам, однако он по-настоящему изумился, когда в то же мгновение в кабинет вошел Ормсли, неся на серебряном подносе графин с виски и бутылку шампанского. Либо дворецкий был ясновидящим, либо у него были крылья, в противном случае это могло означать только одно поднос был приготовлен еще до прибытия Яна.

 Дворецкий улыбнулся Яну и так же быстро исчез, как и появился, закрыв за собой дверь.

 — Как ты думаешь, мы можем присесть или будем соревноваться, кто кого перестоит?

 — Мне бы хотелось покончить с этим как можно быстрее, ледяным тоном ответил Ян.

 Вопреки ожиданиям Яна Эдвард Эйвери Торнтон не оскорбился, он смотрел на своего внука, и сердце его переполнялось гордостью за этого сильного энергичного человека, который носил его имя. Больше десяти лет он с презрением отказывался от самого высокого титула Англии, и если любого другого человека это могло бы привести в ярость, Эдвард видел в гордом упрямстве и высокомерии внука лишь проявление натуры истинного Торнтона. Правда, в настоящий момент его упрямство шло вразрез с желаниями герцога, и потому Эдвард приготовился вынести что угодно, лишь бы добиться того, чего желал больше всего на свете, — примирения" со своим внуком. Он хотел если не любви, то хотя бы уважения и маленького, совсем незначительного уголка в его сердце. И прощения. Это было для него самым важным. Герцогу было необходимо, чтобы Ян простил ему самую большую ошибку его жизни и то, что он слишком долго не хотел признавать ее. И ради этого Эдвард был готов вынести от Яна все что угодно, за исключением его немедленного отъезда. Если он не может получить от внука ничего другого — ни привязанности, ни уважения, ни прощения, — он хотел хотя бы просто побыть с ним какое-то время. Немного — день или два, или даже несколько часов, которые остались бы ему на память, несколько воспоминаний, которые он мог бы лелеять в своем сердце в оставшиеся до кончины дни.

 — Возможно, мне удастся подготовить бумаги через неделю, — уклончиво сказал герцог в надежде потянуть время.

 Ян поставил бокал с виски на стол и холодным ясным голосом произнес:

 — Сегодня.

 — Возникнет уйма юридических проволочек. Ян, который чуть ли не ежедневно сталкивался с юридическими проволочками, с вызовом посмотрел деду в глаза:

 — Сегодня. Эдвард заколебался, потом вздохнул и кивнул.

 — Думаю, мой юрист может заняться этим прямо сейчас, пока мы здесь разговариваем. Это очень сложное дело и требует больших затрат времени, так что в любом случае на это уйдет несколько дней.

 Нужно еще решить вопрос с твоими владениями…

 — Мне не нужны никакие владения. И деньги тоже, если они есть. Я возьму только этот проклятый титул.

 — Но…

 — Все, что требуется от вашего юриста, — это составить четкий и ясный документ, в котором будет написано, что вы объявляете меня своим наследником. На это уйдет не больше четверти часа. Я собираюсь в Бриншир, оттуда — в Лондон. Я уеду, как только документ будет подписан.

 — Ян, — начал Эдвард, но, взглянув на лицо внука, понял, что упрашивать бесполезно, и замолчал. Гордость и непреклонная воля, решительность и сила, которые свидетельствовали о том, что это его внук, одновременно делали его недосягаемым для него. Слишком поздно. Удивленный тем, что Ян отказывается от богатства и согласен взять только титул, старик тяжело поднялся и вышел и коридор сказать юристу, чтобы тот занялся составлением документов, включив в них все владения и доходные предприятия Торнтонов. В конце концов он тоже Торнтон, и у него тоже есть гордость.

 Пусть через час Ян уедет, но он уедет обладателем всех богатств владений, которые принадлежат ему по праву рождения. Когда герцог вернулся, Ян стоял у окна.

 — Все готово, — сказал Эдвард, опускаясь на стул. При этих словах Ян немного расслабился — наконец все закончилось. кивнул, налил себе еще виски и сел напротив деда.

 После нескольких минут, в течение которых было слышно то ко тиканье часов, герцог нарушил молчание:

 — Насколько я понимаю, тебя следует поздравить. Ян вздрогнул. О помолвке с Кристиной, которую он собирался расторгнуть, еще не было объявлено.

 — Кристина Тэйлор — прекрасная молодая женщина. Я знал ее деда и дядю и, конечно, отца — графа Мельбурнского. Она будет тебе отличной женой, Ян.

 — Поскольку двоеженство является в этой стране преступлением, я считаю это маловероятным.

 Герцог был неприятно удивлен тем, что получил неверную информацию, и, отпив еще один глоток шампанского, спросил:

 — В таком случае могу я спросить, кто же эта счастливая молодая женщина?

 Ян открыл было рот, чтобы послать его к черту, но тот жест, каким дед медленно поставил бокал на стол, почему-то встревожил его. Он молча наблюдал, как старик начал подниматься.

 — Я отвык от спиртного, — извиняясь, сказал герцог. — Наверное, мне надо немного отдохнуть. Если не трудно, позвони, пожалуйста… Ормсли, — севшим голосом попросил он. — Он знает, что делать.

 Ян позвонил. Буквально через секунду в гостиную вошел Ормсли и, подхватив герцога, повел его по лестнице. Немедленно послали за доктором. Через полчаса доктор взбежал по лестнице, на ходу расстегивая сумку с инструментами, и Ян остался в гостиной ждать, отгоняя от себя мрачные мысли о том, что приехал как раз вовремя, чтобы присутствовать при кончине своего деда.

 Однако доктор, спустившийся через некоторое время вниз, рассеял его тревогу.

 — Я много раз предупреждал герцога, чтобы он не пил спиртного, — возмущенно сказал он. — Спиртное губительно для его сердца. Сейчас он отдыхает. Часа через два вы сможете повидать его.

 Яну хотелось быть безразличным. Он говорил себе, что этот старик, так похожий на него самого, ничего для него не значит, и тем не менее вдруг услышал свой голос, который спрашивал:

 — Сколько ему еще осталось? Доктор развел руками.

 — Кто знает? Неделя, месяц, год, может быть, больше. У него Слабое сердце, но сильный дух, и сейчас он сильнее, чем когда-либо, — заметил доктор, надевая светлый плащ, который подал ему Ормсли.

 — Что вы хотите сказать этим «сильнее, чем когда-либо»? Врач недоуменно улыбнулся.

 — То есть как это что? Я хочу сказать, что ваш приезд очень много значит для него, милорд. Он произвел на герцога поразительный эффект, я бы даже сказал — чудодейственный. Обычно он ворчит на меня, когда плохо себя чувствует, а сегодня едва не сжал меня в объятиях, крича, что к нему приехали вы. Если честно, мне было приказано «пойти взглянуть на вас», — признался доктор, — хотя, конечно, это нужно было сделать незаметно. — Засмеявшись, он добавил: — Он сказал, что вы красивы, как дьявол.

 Ян постарался заглушить в себе все эмоции и никак не прореагировал на эти слова.

 — Всего доброго, милорд, — попрощался доктор. — Леди, — он повернулся к сестрам герцога, которые беспокойно выглядывали в коридор, и приподнял шляпу.

 — Пойду погляжу на него, — объявила после ухода доктора Гортензия и, повернувшись к сестре, сурово предупредила: — Смотри, не надоедай Яну своей болтовней. И не вмешивайся, — скрипучим голосом добавила она, поднимаясь по лестнице.

 В течение следующего часа Ян мерил шагами комнату, а Чэрити с величайшим интересом наблюдала за ним. Единственным, чего ему сейчас не хватало, было время, и именно время он сейчас терял. При таких темпах к моменту его возвращения в Лондон Элизабет успеет родить своего первенца. А ведь до того, как он сможет появиться перед ее дядей, ему еще нужно встретиться с отцом Кристины и сообщить ему о расторжении помолвки.

 — Ведь ты не уедешь сегодня, правда, мой дорогой мальчик? — неожиданно спросила Чэрити.

 Сдержав вздох раздражения, Ян покачал головой.

 — Боюсь, мне придется уехать, мэм.

 — Его сердце будет разбито.

 — Он выживет, — жестко ответил Ян, подавив желание сказать ей, что сомневается в том, что там есть чему разбиваться.

 После этих слов старая леди уставилась на него так пристально, что Ян не мог понять, то ли она задумалась о чем-то своем, то ли пытается угадать его мысли. Задумалась, наконец решил он, когда она встала и сказала, что он обязательно должен посмотреть рисунок с воробьями, который сделал его отец еще мальчиком.

 — Как-нибудь в другой раз, — отказался Ян.

 — Я думаю, это нужно сделать именно сейчас, — она по-птичьи склонила головку набок.

 Мысленно проклиная ее, Ян снова начал отказываться, но потом вдруг подумал, что это поможет ему убить время, и согласился. Она провела его по длинному коридору в комнату, которая показалась

 Яну личным кабинетом его деда. Войдя туда, Чэрити задумчиво приложила палец к губам.

 — Где же этот рисунок? Ах, да, вспомнила, — радостно сказала она. Просеменив к письменному столу, она провела по дну ящика, будто ища скрытый замок. — Тебе он понравится, я уверена. Где же этот замок? — бормотала она, прикидываясь рассеянной, забывчивой старушкой. — Ах, вот же он! — воскликнула Чэрити и выдвинула ящик. — Он, должно быть, здесь, — сказала она, указывая на открытый ящик. — Поройся в бумагах и найдешь.

 Ян отказался рыться в чужом столе, но Чэрити не страдала особой щепетильностью. Засунув руки в ящик по локоть, она вытянула толстую пачку бумаг и бросила на стол.

 — Так, а какой же из них я искала? — разбирая их, приговаривала она. — У меня уже не те глаза, что были раньше. Ян, милый, ты не видишь здесь птичку?

 Ян оторвал от часов раздраженный взгляд, чтобы взглянуть на разложенные листки, и остолбенел. Прямо на него со множества рисунков смотрел он сам. Вот он стоит за штурвалом своего первого корабля, который положил начало его флоту, вот он идет мимо сельской деревушки в Шотландии с молоденькой деревенской девушкой, которая подняла к нему смеющееся лицо, вот он шестилетний — очень серьезный, сидит верхом на своем маленьком пони, вот он семи-, восьми-, девяти — и десятилетний… Помимо рисунков, здесь были дюжины подробнейших отчетов о жизни Яна — начиная с общих описаний и кончая конкретными событиями с точным указанием мест и дат.

 — Ну что, нашел птичку, дорогой? — невинно поинтересовалась Чэрити, пристально изучая не бумаги, разложенные на столе, а самого Яна, у которого начала пульсировать жилка на шее.

 — Нет.

 — Тогда она, должно быть, в классной! Конечно, — радостно прощебетала старая леди, — она наверняка там. Как это на меня похоже, сказала бы Гортензия, — сделать такую глупую ошибку.

 Ян оторвал взгляд от этих наглядных доказательств того, что дед пристально следил за его жизнью почти с самого рождения, во всяком случае, с того момента, как он начал выходить за пределы дома на своих собственных маленьких ногах, и посмотрел ей в лицо.

 — Гортензия не слишком проницательна, — улыбнулся он. — На мой взгляд, у вас хитрости побольше, чем у лисы.

 Чэрити лукаво улыбнулась и приложила палец к губам.

 — Только не говорите этого ей, ладно? Гортензии доставляет такое удовольствие думать, что она умнее меня.

 — Каким образом он добывал все эти сведения? — вопросом остановил ее Ян, потому что она уже собралась уйти и оставить его здесь одного.

 — Многие из этих рисунков сделала одна женщина, которая жила в деревне неподалеку от вас. А когда ты куда-нибудь уезжал, он специально нанимал художника, который должен был ехать туда же и делать зарисовки. Побудь пока здесь — здесь тихо и хорошо, а мне нужно кое-куда сходить.

 Ян знал, что она уходит, чтобы он мог рассмотреть все это без свидетелей. Какое-то мгновение он сомневался, нужно ли ему здесь оставаться, потом медленно опустился на стул и начал просматривать отчеты о самом себе. Все они были написаны неким мистером Эдгаром Норвичем, и по мере того, как Ян просматривал толстую пачку писем, его злость на деда за столь беспардонное вторжение в его личную жизнь начала проходить, и он с увлечением погрузился в летопись своей жизни. Почти каждое письмо начиналось с извинений, из которых явствовало, что герцог постоянно упрекал его за недостаточно подробные отчеты.

 Верхнее письмо начиналось так,

 «Прошу Вашу светлость простить мне мое непреднамеренное упущение. Я забыл упомянуть, что мистер Торнтон любит иногда выкурить сигару, причем предпочитает сигары с обрезанными кончиками…»

 Следующее письмо начиналось так:

 «Я не предполагал. Ваша светлость, что Вы захотите узнать, с какой скоростью бежала его лошадь на скачках. Мне казалось достаточным сообщить, что она выиграла забег».

 Письма были затертыми, с загнутыми концами, из чего Ян сделал вывод, что их перечитывали неоднократно. Кроме того, из некоторых комментариев на полях он заключил, что герцог гордился его успехами:

 «Вам будет приятно узнать. Ваша светлость, что из Яна получился отличный выжлятник, как Вы и предполагали…»

 «Я, как и многие другие, совершенно согласен с Вами, что мистер Торнтон — настоящий математический гений…»

 «Уверяю Вас, Ваша светлость, что Ваша тревога по поводу этой дуэли совершенно напрасна. Это было всего лишь поверхностное ранение в руку, и ничего больше».

 Ян выбирал письма наобум, не замечая, как в баррикаде, которую он воздвиг между собой и дедом, появляется брешь.

 «Ваша светлость, — в необычно раздраженном тоне писал Эдгар Норвич, когда Яну было одиннадцать, — ваше предложение пригласить доктора, который сумел бы тайно осмотреть Яна на предмет его больного горла, совершенно невыполнимо. Даже если бы мне удалось найти такого, который согласился бы прикинуться заблудившимся путником, я не представляю, каким образом он мог бы ухитриться заглянуть мальчику в горло, не возбудив при этом подозрений!»

 Минуты переходили в часы, и Яна все сильнее охватывало смятение. Перед ним проходила вся его жизнь, с ее достижениями и прегрешениями. Ему регулярно попадались упоминания о его карточных выигрышах и проигрышах, описания и рисунки всех его кораблей, подробные отчеты о его финансовых операциях.

 Ян медленно открыл ящик, запихнул бумаги обратно, вышел из кабинета и пошел в гостиную, где его и нашел Ормсли, чтобы сказать, что герцог желает его видеть.

 Когда Ян вошел к деду, тот, облаченный в домашний халат, сидел в кресле у камина. Вид у него был на удивление бодрый.

 — Вы выглядите… — Ян заколебался, недовольный охватившим его чувством облегчения оттого, что дед так хорошо выглядит, — поправившимся, — коротко закончил он.

 — Я уже давно не сочувствовал себя так хорошо, — заявил герцог. Ян не знал, чем вызвано это заявление — то ли его самочувствие действительно улучшилось, то ли это было проявлением силы духа, которой так восхищался врач. — Бумаги готовы, я уже подписал их. Я… взял на себя смелость приказать подать сюда обед… в надежде, что ты не откажешься разделить со мной трапезу перед отъездом. Ведь тебе все равно придется где-нибудь поесть.

 Ян нерешительно кивнул и увидел, как обрадовало герцога его согласие.

 — Отлично! — С сияющим лицом он вручил Яну бумаги и перо.

 С тайным удовлетворением он смотрел, как Ян, не глядя, подписывает документы, тем самым принимая не только титул, но и сопутствующее ему состояние. — Теперь мы можем продолжить разговор, который нам пришлось прервать внизу, в гостиной. О чем мы там говорили? — спросил он внука, принимая от него обратно бумаги.

 Мыслями Ян все еще пребывал в кабинете — за письменным столом, заваленным его портретами и письмами, в которых содержалась история его жизни, и потому рассеянно посмотрел на старика.

 — Ах, да, — вспомнил герцог, — мы обсуждали твою будущую жизнь. Так кто же эта счастливая молодая леди?

 Закинув ногу на ногу, Ян откинулся в кресле и, немного помолчав, небрежным тоном спросил:

 — А вы разве не знаете? — он с деланным удивлением приподнял одну бровь. — Мне об этом известно уже пять дней. Или письмо от мистера Норвича опять запаздывает?

 Дед сразу как-то сжался в своем кресле, будто разом состарился.

 — Чэрити, — тихо сказал он. Тяжело вздохнув, он поднял на Яна умоляющий взгляд, сумев, однако, при этом не утратить достоинства: — Ты сердишься?

 — Не знаю.

 Герцог кивнул. — Знаешь ли ты, как трудно иногда бывает сказать: «Прости»?

 — И не говорите, — отрывисто бросил Ян.

 Дед издал долгий вздох и снова кивнул, смиряясь с ответом Яна.

 — Хорошо, тогда можем мы просто поговорить? Хотя бы немного?

 — О чем бы вы хотели поговорить?

 — О твоей будущей жене, например, — с теплотой в голосе ответил дед. — Кто она?

 — Элизабет Камерон.

 — Элизабет Камерон? — изумленно переспросил герцог. — Мне казалось, ты покончил с этой историей еще два года назад. Ян подавил угрюмый смешок.

 — Я немедленно пошлю ей свои поздравления, — заявил герцог.

 — Они будут преждевременны, — коротко бросил Ян. Но не прошло и часа, как, разомлевший от бренди и усталости, убаюканный тонкими ненавязчивыми расспросами деда, он нехотя поведал деду, как обстоят дела, и с удивлением обнаружил, что ему не надо рассказывать о тех слухах, которые связаны с именем Элизабет, и о ее репутации в свете. Как и сказала Люсинда Трокмортон-Джонс, это было известно всем, даже его деду.

 — Поверь мне, Ян, — предупредил его герцог, — если ты думаешь, что в обществе забудут о ее проступке, простят и примут ее только потому, что она твоя жена, ты сильно ошибаешься. Они «не заметят» твоего участия в этой некрасивой истории, как, собственно, они уже и сделали, потому что ты мужчина, и мужчина богатый, не говоря уж о том, что теперь ты маркиз Кенсингтонский. Конечно, они будут терпеть Элизабет, если ты сделаешь ее маркизой, у них просто не будет выбора, но они не откажутся от малейшей возможности уколоть ее, и как можно больнее. Чтобы заставить общество снова принять ее как равную, потребуется некая демонстрация силы со стороны высокопоставленных особ, пользующихся особым влиянием. В противном случае она останется парией.

 Что касается самого Яна, то он совершенно спокойно и без колебаний послал бы это общество ко всем чертям, но беда в том, что именно туда общество и отправило Элизабет, а ему хотелось залечить ее раненую гордость. Пока Ян думал, как ему поступить, дед вдруг решительно заявил:

 — Я поеду в Лондон, чтобы находиться рядом, когда будет объявлено о твоей помолвке.

 — Нет, — резко ответил Ян и плотно сжал челюсти. Одно дело — отказаться от ненависти к этому человеку и совсем другое — позволить ему влезть в его жизнь или принимать от него помощь.

 — Я понимаю, почему ты отказываешься от моей помощи, — спокойно ответил дед. — Но я предложил ее не только потому, что это доставит мне удовольствие. Есть и другие веские причины: во-первых, моя поддержка и горячее желание назвать Элизабет своей внучкой сразу же невероятно возвысят ее в глазах света. Практически я чуть ли не единственный человек, который может склонить мнение света в ее пользу. А во-вторых, — продолжил герцог, ухватившись за эту возможность, посланную ему Богом, — до тех пор, пока нас с тобой не увидят вместе хотя бы один раз, в обществе по-прежнему будут сомневаться в твоих правах на наследство и титул. Другими словами, ты можешь называть себя моим наследником, но до тех пор, пока в обществе не увидят, что я сам признаю тебя таковым, эти люди так до конца и не поверят в это, что бы ты там ни говорил и что бы ни писали газеты. Таким образом, если ты хочешь, чтобы к маркизе Кенсингтонской относились с должным уважением, то для начала должен добиться своего собственного признания маркизом Кенсингтонским. Это неразделимо. И действовать нужно не торопясь, — подчеркнул он, — постепенно, шаг за шагом. Если мы будем поступать именно так, никто не посмеет поднять против нас голос, а впоследствии им придется принять и леди Элизабет.

 Ян не знал, что ответить, сотни мыслей роились у него в голове и сотни чувств терзали его сердце.

 — Мне надо подумать, — сказал он.

 — Понимаю, — тихо отозвался герцог. — На тот случай, если ты решишь прибегнуть к моей поддержке, я завтра утром поеду в

 Лондон и буду жить в своем городском доме.

 Ян поднялся, собираясь уходить, и герцог тоже встал с кресла. Старик неловко протянул внуку руку и, поколебавшись, Ян протянул свою. Рукопожатие деда оказалось неожиданно крепким.

 — Ян, — с отчаянием в голосе вдруг сказал он, — если бы я мог вернуться на тридцать два года назад, я бы поступил иначе.

 Клянусь тебе.

 — Не сомневаюсь, — отчужденно произнес Ян.

 — Как ты думаешь, — прерывающимся голосом продолжил старик, — ты сможешь когда-нибудь простить меня?

 — Не знаю, — честно признался Ян. Дед кивнул и отпустил его руку.

 — Я буду в Лондоне через неделю. А когда ты планируешь быть там?

 — Пока трудно сказать. Это зависит от того, сколько времени уйдет на переговоры с отцом Кристины и дядей Элизабет. Потом нужно будет объяснить все самой Элизабет. Учитывая все это, к пятнадцатому я надеюсь успеть.