• Романтическая серия, #3

Глава 2

 С помощью лакея, который одновременно выполнял обязанности грума [2], когда это требовалось (а это требовалось всегда), леди Элизабет Камерон, графиня Хейвенхерст, соскочила с кобылы почтенного возраста.

 – Спасибо, Чарльз, – сказала она, ласково улыбаясь старому слуге.

 В этот момент юная графиня и отдаленно не соответствовала привычному образу аристократки и даже просто светской женщины: волосы были скрыты синим платочком, завязанным на затылке; простое платье, без украшений и несколько старомодное; на руке висела плетеная корзинка, с которой она делала покупки в деревне. Но даже поношенная одежда, старая лошадь или корзинка на руке не могли заставить Элизабет Камерон выглядеть «простой». Из-под платка на плечи и спину роскошным потоком падали блестящие золотые волосы; обычно распущенные, они обрамляли лицо поразительно безупречной красоты. Прекрасно вылепленные скулы были чуть приподняты, кожа, сияющая здоровьем, – молочной белизны, губы – яркие и нежные. Но самым поразительным были глаза под изящной формы бровями; длинные, загнутые вверх ресницы обрамляли глаза изумительного ярко-зеленого цвета. Не зеленоватые или цвета морской воды, а зеленые, удивительно выразительные глаза, сверкающие, как изумруды, когда она чувствовала себя счастливой, и темнеющие, когда она грустила.

 Лакей с надеждой посмотрел на завернутые покупки в корзине, но Элизабет с печальной улыбкой покачала головой.

 – Пирогов нет, Чарльз. Они слишком дороги, а мистер Дженкинс не хотел быть рассудительным. Я ему сказала, что куплю целую дюжину, но он не желал уступать ни пенса, поэтому я отказалась купить даже один из принципа. Знаешь, – призналась она, усмехнувшись, – на прошлой неделе, когда мистер Дженкинс увидел, что я вхожу в его лавку, он спрятался за мешками с мукой.

 – Трус он, – сказал Чарльз, ухмыляясь.

 Среди торговцев и лавочников было хорошо известно, что Элизабет Камерон выжимала из шиллинга все возможное (пока он не пищал), а когда дело доходило до торга – что происходило каждый раз – они редко выходили победителями. Ум, а не красота, был ее самым большим преимуществом в этих сделках, так как она умела не только складывать и умножать в уме, но была настолько очаровательной, рассудительной, изобретательной, когда перечисляла причины, заставлявшие ее добиваться сходной цены, что либо изматывала своих противников, либо так запутывала их, что они соглашались с ней.

 Ее бережливость в деньгах не ограничивалась торговцами; в Хейвенхерсте едва ли было что-нибудь, на чем она не экономила, но эти методы приносили плоды. В девятнадцать лет, неся на своих юных плечах бремя забот о небольшом имении предков и восемнадцати оставшихся слугах, которых когда-то было девяносто, она умудрялась при ограниченной финансовой помощи скупого дяди делать почти невозможное. Элизабет спасала Хейвенхерст от продажи с молотка, и при этом кормила и одевала слуг, оставшихся в имении. Единственной «роскошью», которую она себе позволяла, была мисс Люсинда Трокмортон-Джоунс, бывшая ранее дуэньей [3] Элизабет, а теперь служившая платной компаньонкой с жестко урезанным жалованьем. Несмотря на то, что Элизабет вполне могла бы жить в Хейвенхерсте одна, она знала, что сделай это, и то немногое, что осталось от ее репутации, будет потеряно безвозвратно.

 Элизабет передала корзинку лакею и весело сказала:

 – Вместо пирогов я купила клубнику. Мистер Тергуд – более рассудительный человек, чем мистер Дженкинс. Он согласен, когда покупают много вещей, разумеется, за каждую отдельно надо платить меньше.

 Чарльз почесал затылок, слушая эти сложные рассуждения, но постарался сделать вид, что понял.

 – О, конечно, – согласился он, уводя лошадь, – любому дураку понятно.

 – Точно и я так думаю, – сказала она, затем повернулась и легко взбежала по ступенькам парадного входа, ее ум переключился на расходные книги.

 Бентнер распахнул парадную дверь, лицо представительного старого дворецкого было взволнованным. Тоном человека, которого распирало от восторга, но которому чувство собственного достоинства не позволяло его проявлять, он объявил:

 – У вас гости, мисс Элизабет!

 Полтора года в Хейвенхерсте не было гостей, и поэтому не было ничего удивительного в том, что Элизабет охватило глупое чувство радости, которое сменилось растерянностью. Это не мог быть еще один кредитор; Элизабет заплатила им всем, лишив Хейвенхерст всех его ценностей и большей части обстановки.

 – Кто это? – спросила она, входя в холл и подняв руки, чтобы снять платок.

 Сияющая улыбка расплылась по лицу Бентнера.

 – Это Александра Лоуренс! Э… Таунсенд, – поправился он, вспомнив, что их гостья была сейчас замужем.

 От радостного недоверия Элизабет застыла на долю секунды, затем повернулась и в неподобающей для леди манере побежала к гостиной, стаскивая на ходу платок. С платком в руке она остановилась на пороге, ее взгляд устремился на молодую хорошенькую брюнетку в элегантном дорожном костюме красного цвета, стоявшую посреди комнаты. Брюнетка повернулась, обе девушки пристально смотрели друг на друга, и улыбка медленно появилась на их лицах и засияла в глазах. Элизабет сказала шепотом, в котором слышались восхищение, сомнение и неподдельный восторг:

 – Алекс, это в самом деле ты?

 Брюнетка кивнула, широко улыбаясь.

 Они стояли не двигаясь, в нерешительности, каждая замечая резкие перемены, происшедшие с другой за прошедшие полтора года, каждая из них спрашивала себя с некоторым опасением, не были ли эти перемены слишком большими. В тишине комнаты узы детской дружбы и долголетней симпатии начали притягивать их друг к другу, толкая на один неуверенный шаг, затем еще на один, и вдруг они уже бежали навстречу, сжимали друг друга в неистовом объятии, плача и смеясь от радости.

 – О, Алекс, ты чудесно выглядишь, я так по тебе скучала, – засмеялась Элизабет, снова обнимая ее.

 Для общества «Алекс» была Александра, герцогиня Хоторн, но для Элизабет она была Алекс, ее самой дорогой на свете подругой, которая уезжала в долгое свадебное путешествие и поэтому, возможно, еще не слышала, в какую ужасную историю попала хозяйка Хейвенхерста.

 Усадив Алекс на диван, Элизабет забросала ее вопросами.

 – Когда ты вернулась из свадебного путешествия? Ты счастлива? Что привело тебя сюда? Сколько времени ты можешь побыть у меня?

 – Я тоже скучала по тебе, – ответила Алекс, улыбаясь, и начала отвечать на вопросы в том порядке, как их задавала Элизабет. – Мы вернулись три недели назад. Я безумно счастлива. Здесь я, конечно, чтобы повидать тебя, и могу остаться на несколько дней, если ты пожелаешь.

 – Конечно, желаю, – сказала весело Элизабет. – У меня нет абсолютно никаких планов, кроме как на сегодняшний день. Приезжает мой дядя.

 В действительности светское расписание Элизабет было абсолютно пустым на следующие двенадцать месяцев, а от нечастых посещений дяди было хуже, чем от ничегонеделания. Но сейчас все это не имело значения. Элизабет была так безумно счастлива видеть подругу, что не могла сдержать улыбку.

 И так же, как они делали в юности, сбросив туфли, поджав под себя ноги, девушки разговаривали точно близкие родственные души, расставшиеся на годы и все же навечно соединенные девическими воспоминаниями, счастливыми, нежными и грустными.

 – Разве когда-нибудь забудешь, – смеясь, спросила Элизабет спустя два часа, – эти чудесные шуточные турниры, которые мы устраивали каждый раз, когда в семье Мэри Эллен отмечался день рождения?

 – Никогда, – с чувством ответила Алекс, улыбаясь при воспоминании об этом.

 – Ты каждый раз сбрасывала меня с седла на турнире, – сказала Элизабет.

 – Да, но ты выигрывала в каждом состязании по стрельбе. По крайней мере до тех пор, пока твои родители не узнали и решили, что ты слишком взрослая и слишком благовоспитанная, чтобы играть с нами. – Алекс стала серьезной. – Нам не хватало тебя после этого.

 – Но не так, как мне не хватало тебя. Я всегда точно знала дни этих турниров и бродила здесь в тоске и полном унынии, представляя себе, как вы веселитесь. Потом мы с Робертом решили устраивать наши собственные турниры, и мы заставили участвовать всех слуг, – добавила она со смехом, представляя себя и своего сводного брата в те давно прошедшие дни.

 Через минуту улыбка Алекс угасла.

 – Где Роберт? Ты совсем не говоришь о нем?

 – Он… – Она заколебалась, зная, что не сможет рассказать об исчезновении сводного брата, не раскрывая всего, что этому предшествовало. С другой стороны, что-то в сочувственном взгляде Александры заставило Элизабет забеспокоиться, не слышала ли уже ее подруга всю эту ужасную историю. Как о чем-то обыкновенном сказала: – Роберт исчез полтора года назад. Я думаю, это, может быть, было как-то связано с… ну, с долгами. Давай не будем об этом говорить, – торопливо добавила она.

 – Хорошо, – согласилась Алекс с неестественно веселой улыбкой, – о чем мы будем говорить?

 – О тебе, – не задумываясь, сказала Элизабет.

 Время летело быстро за рассказами Александры о муже, явно ею обожаемом, о дивных местах в разных частях света, которые они посетили во время их свадебного путешествия.

 – Расскажи мне о Лондоне, – сказала Элизабет, когда Алекс исчерпала все рассказы о заморских городах.

 – Что ты хочешь знать? – спросила она, становясь серьезной.

 Элизабет наклонилась вперед со своего стула и открыла рот, чтобы задать вопросы, которые так много значили для нее, но гордость помешала ей высказать их вслух.

 – О, ничего особенного, – солгала она. «Я хочу знать, смеются ли надо мной мои друзья или осуждают – или хуже – жалеют меня, – думала Элизабет. – Я хочу знать, известно ли всем, что сейчас я не имею ни гроша А больше всего я хочу знать, почему никто из них не потрудился навестить меня или хотя бы прислать весточку».

 Полтора года назад, во время своего дебюта в свете, она сразу же завоевала успех, а предложения руки и сердца достигли рекордного числа. Сейчас, в девятнадцать лет, она была отщепенкой того самого света, который тогда подражал ей, восхвалял и ласкал ее. Элизабет нарушила их правила и, сделав это, оказалась героиней скандала, который, как молния, воспламенил гневом свет.

 Смотря с тревогой на Александру, Элизабет думала, знает ли светское общество всю историю или только ее скандальную часть, говорят ли о ней еще или, в конце концов, все улеглось. Алекс уехала в долгое путешествие как раз перед тем, как все это случилось, и она хотела бы знать, слышала ли Алекс об этом после своего возвращения.

 Вопросы роились у нее в голове, но она не могла рисковать, задавая их, по двум причинам. Во-первых, возможные ответы могли вызвать слезы, а она не хотела поддаваться слезам. Во-вторых, чтобы спросить Алекс об интересующих ее вещах, она должна была бы рассказать подруге обо всем, что с нею случилось. Но Элизабет была слишком одинока и обездолена, чтобы допустить возможность, что и Алекс тоже покинет ее, если узнает.

 – Что именно ты хочешь знать, – спросила Алекс, изобразив на лице решительно ничего не выражающую веселую улыбку – улыбку, которая должна была скрыть от подруги жалость и огорчение.

 – Все! – быстро ответила Элизабет.

 – Ну, ладно, – сказала Алекс, стремясь сменить гнетущую атмосферу в комнате, возникшую от невысказанных тягостных вопросов Элизабет. – Лорд Дюсенберри только что помолвлен с Сесилией Лакруа.

 – Как мило, – ответила с нежной обаятельной улыбкой Элизабет, в ее голосе слышалась неподдельная радость. – Он очень богат и из прекрасной семьи.

 – Он – неисправимый развратник, и не пройдет трех месяцев после брачного обета, как заведет любовницу, – возразила Алекс с прямотой, которая всегда поражала и отчасти восхищала Элизабет.

 – Я надеюсь, ты ошибаешься.

 – Нет. Но если ты думаешь, что я ошибаюсь, не хотела бы ты заключить пари, – продолжала Алекс, чувствуя, себя такой счастливой от того, что глаза подруги заискрились смехом, и добавила, не подумав: – Ну, скажем, на тридцать фунтов.

 Вдруг Элизабет почувствовала, что больше не может выносить эту неопределенность. Ей необходимо было узнать, привела ли сюда Алекс ее преданность, или она была здесь потому, что ошибочно считала Элизабет все еще самой популярной женщиной в Лондоне. Смотря в синие глаза Алекс, Элизабет с достоинством спокойно сказала:

 – У меня нет тридцати фунтов, Алекс.

 Алекс ответила ей серьезным взглядом, стараясь сдержать слезы сочувствия.

 – Я знаю.

 Элизабет научилась справляться с жестокими превратностями судьбы, скрывать свой страх и высоко держать голову. Сейчас, встретив доброту и преданность, она почти поддалась ненавистным слезам, которые не могла выжать ее трагедия. Едва в состоянии преодолеть комок в горле, Элизабет тихо сказала:

 – Спасибо.

 – Не за что меня благодарить. Я слышала всю эту грязную историю, и я не верю ни одному слову. Более того, я хочу, чтобы ты поехала в Лондон на Сезон [4] и погостила у нас. – Подавшись вперед, Алекс взяла ее руку. – Ради твоей собственной гордости ты должна поставить их всех на место. Я помогу тебе. Еще лучше, я уговорю бабушку моего мужа оказать тебе покровительство. Поверь мне, – закончила Алекс взволнованно, но нежно улыбаясь, – никто не посмеет обидеть тебя, если за тобой стоит вдовствующая герцогиня Хоторн.

 – Пожалуйста, Алекс, замолчи. Ты не знаешь, что говоришь. Даже если бы я захотела, а я не хочу, она никогда не согласилась бы. Я ее не знаю, но герцогиня Хоторн наверняка знает обо мне все, я хочу сказать, то, что говорят обо мне люди.

 Алекс не отрывала от нее взгляда.

 – Ты в одном права – она слышала сплетни, когда меня здесь не было. Я, однако, поговорила с ней об этом деле, и бабушка готова встретиться с тобой и затем принять свое собственное решение. Она полюбит тебя, так же как и я. А когда это случится, она перевернет землю и небо, чтобы заставить общество принять тебя.

 Элизабет покачала головой, проглотив сжимающий горло комок, вызванный смешанным чувством благодарности и унижения.

 – Я ценю это, правда, ценю, но не могла бы это вынести.

 – Я уже приняла решение, – мягко предупредила Алекс, – мой муж уважает мое мнение, и он, без сомнения, согласится. Что касается платьев для выезда в свет в Сезон, у меня много таких, которые я еще не надевала. Я одолжу…

 – Ни в коем случае! – воскликнула Элизабет. – Пожалуйста, Алекс, – взмолилась она, сознавая, как неблагодарно, должно быть, звучали ее слова. – По крайней мере, оставь мне хоть немножко гордости. Кроме того, – добавила Элизабет с нежной улыбкой, – я не такая уж несчастная, как ты, кажется, думаешь. У меня есть ты. И у меня есть Хейвенхерст.

 – Я это знаю, – сказала Алекс. – Но также знаю, что ты не можешь оставаться здесь всю свою жизнь. Тебе не нужно будет появляться в обществе, когда ты будешь в Лондоне, если этого не захочешь. Но мы будем проводить время вместе. Я соскучилась по тебе.

 – Для этого ты будешь слишком занята, – сказала Элизабет, вспоминая безумный вихрь светской жизни, свойственный Сезону.

 – Я не буду настолько занята, – ответила Алекс с затаенной радостью в глазах. – Я жду ребенка.

 Элизабет сжала ее в объятиях.

 – Я приеду! – согласилась она, не раздумывая. – Но я могу остановиться в городском доме моего дяди, если его там не будет.

 – В нашем, – упрямо сказала Алекс.

 – Посмотрим, – так же упрямо возразила Элизабет. А затем восторженно сказала: – Ребенок!

 – Извините меня, мисс Алекс, – вмешался Бентнер и смущенно повернулся к Элизабет. – Ваш дядя только что приехал. Он желает видеть вас в своем кабинете сейчас же.

 Алекс озадаченно перевела взгляд с дворецкого на Элизабет.

 – Хейвенхерст выглядел довольно пустынно, когда я приехала. Сколько здесь слуг?

 – Восемнадцать, – сказала Элизабет. – До того, как уехал Роберт, оставалось сорок пять из девяноста, но дядя их всех уволил. Он сказал, что они нам не нужны, и, проверив хозяйственные книги, доказал мне, что мы не можем себе позволить предоставить им что-либо, кроме пищи и крыши над головой. И все же восемнадцать из них все равно остались, – добавила она и, улыбнувшись Бентнеру, продолжила: – Они прожили в Хейвенхерсте всю свою жизнь и это тоже их дом.

 Вставая, Элизабет подавила в себе приступ страха, который был не чем иным, как привычной реакцией на предстоящую встречу с дядей.

 – Это не займет много времени. Дядя Джулиус никогда не остается здесь больше, чем это необходимо.

 Бентнер замешкался, делая вид, что собирает чашки, и посмотрел вслед Элизабет. Когда она отошла достаточно далеко, чтобы не слышать их, он повернулся к герцогине Хоторн, которую знал, когда она была еще маленькой девочкой и бегала в мальчишеских бриджах.

 – Прошу прощения, ваша милость, – почтительно сказал он с выражением беспокойства на его старом добром лице, – но разрешите мне сказать, как я рад, что вы здесь, особенно сейчас, когда приезжает мистер Камерон?

 – Ну, что ты, спасибо, Бентнер. Приятно тебя увидеть снова. Какие-нибудь особые неприятности из-за мистера Камерона?

 – Похоже, могут быть. – Он замолчал, подошел к двери и осторожно заглянул в холл, затем вернулся к ней и доверительно сказал: – Аарон, то есть наш кучер, и я… нам обоим не понравился вид мистера Камерона сегодня. И есть еще одна вещь, – заявил он, забирая чайный поднос. – Никто из нас не остался здесь из-за привязанности к Хейвенхерсту. – Его бледные щеки залила краска смущения, и голос стал от волнения хриплым. – Мы остались ради нашей молодой хозяйки. Мы – это все, что у нее осталось, понимаете.

 От его признания у Алекс защипало в глазах от слез еще до того, как он добавил:

 – Мы не должны позволять мистеру Камерону огорчать ее, что как раз он всегда и делает.

 – А есть средство помешать ему? – спросила Алекс, улыбаясь.

 Бентнер выпрямился, кивнул и сказал с торжественной убежденностью:

 – Я, со своей стороны, за то, чтобы сбросить его с Лондонского моста. Аарону больше нравится яд.

 В его словах звучали гнев и огорчение, но в них не было истинной злобы, и Алекс ответила с заговорщической улыбкой:

 – Думаю, что я предпочитаю второй метод, Бентнер, – он опрятнее.

 Замечание Александры было шуткой, и Бентнер ответил на него почтительным поклоном, но когда их взгляды на минуту встретились, они без слов поняли друг друга. Дворецкий как бы говорил ей, что, если в будущем каким-либо образом потребуется помощь слуг, герцогиня может рассчитывать на их полную и беспрекословную поддержку. Ответ герцогини заверял его в том, что она вовсе не осуждает его вмешательство, ценит его намерения и будет иметь их в виду, если возникнет необходимость.